Весна Средневековья

Брайтонские магазины — это воплощенная мечта обезумевшего изголодавшегося советского сознания, наш гастрономический сон наяву, разительно отличающийся от абстрактного, в сущности, изобилия американского супермаркета. Там — море непонятных коробок и пакетов, сто сортов колбасы, а здесь все родное: полтавская, московская, краковская и т. п., зеленый горошек, лосось в собственном соку и салат «Оливье». То, что душа желает. И здесь — слава богу! — говорят по — русски, я бы сказал, только по — русски. Появление американца, весьма, впрочем, редкое, воспринимается как катастрофа. На случай катастрофы есть на весь магазин одна продавщица, знаток английского языка, которая может дать отпор «иностранцу» и с мучительным выражением на лице спросить его: «Вот ю вонт?»

Точно так же брайтонские рестораны — это вам не какие — то американские, где и выпить — то толком нельзя, где сначала подадут нечто невнятное со льдом, а потом весь обед тяни их изысканное сухое вино типа нашего «мочегонного». На Брайтоне все по — людски: тут и водочка, и икорочка, и рыбка, и солянка, и Вилли Токарев или даже какая — нибудь советская суперзвезда, приехавшая сюда немножко подзаработать и, как потом будут в Москве говорить, имевшая оглушительный успех в лучших залах Нью — Йорка.

Отдельная тема — это брайтонская мода. По вечерам, когда стемнеет, на эспланаду, что тянется вдоль океана, выходят прошвырнуться брайтонские девочки. Рыхлые уже в семнадцать лет, они упаковывают себя, как сосиску, в нечто непременно обтягивающее и непременно черное с золотыми блестками. На ногах такие же черные лакированные с золотыми пряжками туфли, на руках, на шее, в ушах, во рту — золото. В Америке, где принято одеваться подчеркнуто никак, это производит такое же впечатление, как полтавская колбаса и водка к супу.

Остаться в брайтонском раю, если вы, конечно, загодя не обеспокоились этим в Союзе и приехали сюда как гость, очень непросто. Для этого необходим адвокат, называемый здесь лоером. Лоеру надо платить. Так что сначала придется поработать на очень черной работе за «кэш», то есть за наличные деньги, поскольку трудиться вы будете нелегально.

Проработав полгода или год, вы отложите денежку и заплатите лоеру. За это он составит бумажку, согласно которой вы станете жертвой тоталитарного режима.

Теперь, если очень повезет, вам дадут статус беженца и льготы, с ним связанные. Но это легче надыбать в Союзе.

Здесь же, скорее всего, вам обломится лишь временное разрешение на работу с перспективой получить гринкарту. Так в вашу жизнь войдет много новых слов: сошиал сикьюрити намбер, медикэйт, медикар, иншуренс, рента и т. п. Наличие этих магических слов в вашем русском языке и составляет специальное брайтонское наречие, которое американцы презрительно называют ruglish.

Классическим образчиком ruglish является слово «однобедренная» (двубедренная, трехбедренная), обозначающее вовсе не то, что вы думаете. Все очень прозаично: американская квартира считается по количеству спален (bedroom). «Однобедренная» — это двухкомнатная квартира (гостиная плюс одна спальня).

Став обладателем «однобедренной» (не собственником, разумеется, но получив возможность оплачивать «ренту»), имея хорошую чистую работу — продавца в магазине, например, — медицинскую иншуренс и все, что выше перечислено, вы превратитесь в полноценного брайтонца со всеми вытекающими отсюда радостями жизни: магазинами с поименованной колбасой, ресторанами с Кобзоном, девочками с фиксами, газетными киосками с журналом «Столица» по цене три доллара за номер. Так можно прожить всю жизнь, ни разу даже не съездив в Манхэттен. И зачем он нужен, этот Манхэттен?

* * *

В Манхэттене, куда нечасто ездят жители Брайтона, есть Чайнатаун — маленький китайский город в самом центре Нью — Йорка с китайскими магазинами, ресторанами, вывесками, сувенирами и т. п. — экзотика для туристов. Станет ли Брайтон такой туристической экзотикой, пока неясно, но психологической экзотикой, психологическим гетто он, несомненно, уже стал. Несомненно также и другое: русский чайнатаун не ограничивается одним Брайтоном, благополучно распространяясь на всю нашу эмиграцию, в том числе и на манхэттенскую.

Манхэттенские мои друзья и приятели принадлежат к совершенно другому кругу, чем большинство обитателей Брайтона. Или, точнее, принадлежали к другому кругу, когда жили в Союзе. В Союзе это была московско — ленинградская художественная интеллигенция, или московско — ленинградская богема.

Состояние, в котором почти все они пребывают, когда встречают людей из Союза, есть состояние перманентного доказательства. Они доказывают разные, порой взаимоисключающие вещи, но с одинаковым темпераментом.

Прежде всего они доказывают, что практически не общаются с русскими, а только и исключительно с американцами. И вы поначалу никак не можете взять в толк, чем плохи русские и почему вообще это важно. Важно, оказывается, потому, что они не имеют никакого отношения к Брайтону и презирают его от всей души. Ну и прекрасно — зачем это доказывать?