Весна Средневековья

Мясо не хочет». Освоив это поприще, можно достигнуть немалых успехов, и та же «Независимая», и тот же «Комсомолец» их несомненно достигли — одна по части повествовательности, другой по части иронии. Но и только.

Мышление какое было, такое и осталось. Согласно этому мышлению, свойственному не одной «Независимой» или «Комсомольцу», а всей нашей советской прессе, и автору этих строк, разумеется, тоже, заголовок есть нечто непременно обобщающее, место, где сводится воедино все в статье сказанное и даже несказанное, оставшееся за скобками. Факт, или сумма обстоятельств, или даже соображение, не существуют для нас, взятые в отдельности. Они обязательно имеют следствия и обязательно — глобальные. Отсюда вечный апокалиптический тон нашей печати, как бы все время плачущей, причитающей даже в иронии, даже в простом изложении.

Главным и обескураживающим отличием «Коммерсанта» от всей остальной прессы с первых же его номеров было отсутствие надрывной апокалиптики. Заголовок типа «Попов велел мясу дешеветь. Мясо не хочет» примечателен прежде всего точкой посередине фразы. Точка эта в коммерсантских заголовках разделяет не два предложения, как это бывает везде и всюду. Она разделяет одно предложение надвое. Последнее — принципиально. Если вся советская пресса стремится к апокалиптическому обобщению, то «Коммерсантъ» старается избежать даже грамматического. И это относится равно к мясу и к путчу. Есть факт мяса, а есть факт путча. И множество других отдельно взятых фактов, одинаково достойных нашего внимания. Они могут складываться в цельную картину, а могут и не складываться. Из них проистекают самые разные следствия. Но чаще — не бывает никаких; мир, как видите, стоит и до сих пор не рухнул. Отношение к факту в «Коммерсанте» заведомо двойственное. С одной стороны, он освобождается от всякой случайной эмоциональной окраски, становясь самодостаточным и самодовлеющим. С другой — самодостаточность эта довлеет весьма умеренно, зная отведенное себе место, очень, в сущности, скромное. Словно ничто не в состоянии изменить мира, благословенного в своем спокойствии. Словно мы живем не в мутном 1991‑м, а в безмятежном 1911 году. Так что, случись и впрямь конец света, «Ъ» по привычке бу — дет столь же сдержан в своих суждениях, все взвесит, все разделит и вынесет в заголовок: «Конец света. Воду и газ, кажется, тоже выключат».

Как в старой толстой британской газете, обстоятельность тона здесь подразумевает вековую стабильность жизни, размеренной и отлаженной, расчерченной на столетия.

И эта стабильность утверждается «Коммерсантом», хоть и исподволь, и без всякого пафоса, и вроде ненароком, но неуклонно и последовательно. Стабильность мало утверждать. Ее нужно еще и чем — то обеспечить. Для этого как будто специально призван главный политический обозреватель «Ъ» Максим Соколов.

«Коммерсантъ» начал выходить с января 1990 года, когда московских интеллектуалов «левые» уже раздражали почти так же, как и «правые». «Мне нравятся очень обои», — говорил всеми своими комментариями Максим Соколов, и это было и внове, и кстати. В прогрессивных наших изданиях тогда не принято было писать без вытаращенных глаз и высунутого языка, без всей той велеречивой патетики, которая неизбежно сопутствует Говорению Правды. Максим Соколов стал первым политическим обозревателем, манкировавшим этой обязанностью. Из номера в номер он безучастно излагал и комментировал события. Впоследствии некоторые журналисты переняли флегматичность Соколова, хотя время от времени на них накатывают приступы пафоса, как то случилось сразу после путча, когда по страницам наших газет замелькало торжественно повторяемое бонмо Адамовича, сгоряча назвавшего события 19–21 августа «революцией с лицом Ростроповича».

Впрочем, утраченная флегматичность быстро вернулась к нашим обозревателям из числа спокойных — отметим это не одной справедливости ради, а больше ради того, чтобы представить нынешнее положение Максима Соколова: сегодня не только ему «нравятся обои», и сегодня он вроде бы не должен выделяться, как в 1990 году. Однако выделяется.