Весна Средневековья

Корреджо, которого в XVI–XVIII веках ставили вровень или выше Рафаэля, безнадежно сдал свои позиции как раз к началу XX, когда утвердился среди буржуазии. В ту пору Александр Бенуа, едва скрывая презрение, называл его «великим мастером в искусстве нравиться зрителям». Но за прошедшие годы сладостный итальянец явно утратил это свое мастерство и снова стал мил немногим ценителям прекрасного, которые еще недавно боготворили Боттичелли или Босха с Брейгелем, или импрессионистов, о чем нынче не вспоминают без мучительного стыда. Под неистовым напором коммуникативности башня из слоновой кости, незыблемая столько столетий подряд, если не рухнула, то навсегда накренилась. Закрытая по определению, она вдруг стала беззащитно прозрачной. «Хороший вкус» по — прежнему остается «хорошим», но теперь он рабски зависим от «среднего». Это — обратное общее место, как бы глубоко и тонко оно ни было прочувствовано. Пройдет двадцать лет, и все поменяется заново. Ничто не в силах устоять перед адаптацией «средним», и самое элитарное в первую очередь. Даже Пруст со своим Вермером Делфтским профанируется со свистом: гигантские очереди на прошлогодние выставки в Вашингтоне и Гааге, конечно, оскорбительны, но что с этим поделаешь. Все превращается в масскульт или ничто в него не превращается — с обеими этими максимами можсно согласиться с одинаковым удовольствием. Коли так, то и «хороший вкус», и «средний», и «низкий» есть категории не вполне отчетливые и, главное, вполне неважные.

Чтобы традиция цвела и пела, нужно лишь одно: определить явление. Что такое Барон де Мейер? Для русского человека он сродни раннему Михаилу Кузмину — дух мелочей прелестных и воздушных. Вкусный это дух, безвкусный? — бог весть. В любом случае он конкретен: «Где слог найду, чтоб описать прогулку, шабли во льду, поджаренную булку и вишен спелых сладостный агат…» Можно сказать, что это упоительно, или малость пошловато, а можно — что заведение стоит у моря. Ольга Свиблова придерживается последней методологии. Есть ресторан «Театро» с залом «Лобстер», где шабли во льду и для желающих наверняка поджарят булку. Там, окруженные сиянием, томятся по стенам герои Барона де Мейера. Моря не будет. Но вишен спелых сладостный агат поднесут со временем.

Март 1998

Рафаэль Санти. «Парнас»

Автобус в Дельфы

Апрель 1998

На беглый взгляд, который, однако, пронзителен и свеж, как все поверхностное и первое, в Греции есть либо вечность, либо кич — и ничего посредине. Определить, что — великая вечность, а что — убогий кич, куда сложнее, чем кажется. Просто — душный ответ — чистые остатки Парфенона на девственном румянце небосклона, конечно же, вечность, а лавки со слепками, понятное дело, кич, — уж слишком простодушен. Хотя бы потому, что на Акрополе, пуще, чем на Манежной площади, идет перманентный новострой, и кариатиды Эрехтейона заменены копиями, то есть в сущности теми же слепками, только на рубль дороже, и дарованная Афиной священная олива посажена, кажется, лет сто тому назад. Но это не имеет никакого значения: все в конце концов лишь знак. Такая концептуалистская мудрость будет той же глупостью, разве чуть более просвещенной. От знаков голова кругом не идет и слезы из глаз не льются. Но, оставив в покое неопределяемое главное, займемся тем, что попроще, — отсутствующей серединой.