Весна священная

может». Я повторяла «не может быть», словно заклятие, я хотела спастись, не в силах поверить, не в силах смириться. «Не может быть»,— твердила я, а все было уже решено; «не может быть», а смерть стояла у порога; «не может быть»... приговор подписан, а подсудимый все еще надеется на милосердие судей. «Не может быть, не может быть». Я разразилась вдруг потоком слов, бесполезных, ненужных, бессмысленных: «Ты выполнил свой долг, твоя совесть чиста; ты же был там, ты ранен, пролил кровь ради Идеи; ты не испанец; ты приехал сюда по своей воле; вернемся в Париж; там — твое истинное дело; работа, прерванная на полуслове, перевод Пруденция, ты создан для умственного труда, ты — интеллигент, а не солдат. Заяви по начальству, что хочешь уехать; тебя обязаны отпустить; я поговорю с Ивонной Робер, она поймет; у тебя здоровье не такое, как у Гаспара или у кубинца Энрике; не может быть, не может быть...» Жан-Клод прервал меня: «Те, кто вступил в Интернациональную бригаду, обещали драться до конца войны».— «А когда будет конец войны?» — «Chi lo sá?1 Может быть, очень скоро. Ou ce sera peut-étre assez long»1 2. Говорить больше было нечего, я только плакала; мой любимый надел свою старую военную гимнастерку. Сели ужинать; могло бы быть весело — ловкий Гаспар постоянно умудрялся раздобыть такое, что, кроме него, никто бы не мог достать, на этот раз он явился с четырьмя бутылками «кодорниу», каталонского шампанского, настоящего французского шампанского нет, сказал он, что ж... á la guerre comme á la guerre3, но ужин прошел почти в полном молчании, я упорно не хотела разговаривать, на лице моем застыло выражение мучительной боли, я сдалась, я вышла из игры, отказалась от всякой борьбы, ибо свыше человеческих сил оказалась ноша, что свалилась на мои плечи. Только что возродилась наша близость, и вот — все разрушено, кто-то третий, непрошеный, вторгся неожиданно, встал между нами. И этот третий — не человек, не женщина, подобная мне, о, тогда я бросилась бы в бой яростно, но нет ни соперницы, ни особо сложившихся обстоятельств, и тут я сумела бы победить, то страшное, что встало между нами, неосязаемо, неуязвимо, неразрушимо, оно не имеет ни плоти, ни образа. Это страшное зовется Идея. Невидимая, почти абстрактная сила отнимает у меня единственное, что я люблю в этом мире... Потом 1 Кто знает? (итал.) 2 А может быть, совсем нескоро... (франц.) 3 На войне как на войне (франц.). 175

наступила ночь—ночь отчаяния и яростной страсти, в последний раз пыталась я остановить время, но стоны наслаждения переходили в сдавленные рыдания. На рассвете мы простились. Возле военной машины стояли Гаспар и Энрике. Я не стала при свете дня целовать Жан-Клода — мы простились раньше, когда светало. Он потрепал меня по щеке, как ребенка, и сел в машину. «Прощай». Еще раз—«прощай», и еще... Облако пыли на дороге. И вот я одна. Невыразимый ужас вдруг охватил меня. Я боялась этой внезапно ставшей мне чужой земли, войны, самолетов, которые каждую минуту могут появиться на горизонте; боялась людей в повязках, в гипсе, в шинах, с костылями и палками, что ползали по пдбережью в надежде на выздоровление. Сама того не заметив, я спустилась в Царство теней, тени окружают меня со всех сторон. Бежать, бежать отсюда, как можно скорее... И я сбежала: бесконечно долго тащился поезд по побережью, останавливался, снова полз. Больше чем через тридцать часов вошел он, наконец, в туннель Порт-Бу; вместо плаката с кенгуру висел теперь другой: мертвый ребенок, а над ним надпись— «Защищайте Мадрид»... Поезд шел сквозь ночь, а потом я вышла на свет — la mer, la тег, toujours recommencée... В Сервере жили люди — спокойные, веселые, безмятежные, смотреть на них было невыносимо. Сервер, Цербер — страж царства мертвых. Но как знать, где царство мертвых — осталось ли позади или вот оно, перед моими глазами. Там жили надеждой. Здесь никто не надеется, здесь играют в мяч, да подливают ледяную воду в рюмку с анисовым ликером, пока он не засветится, словно опал. Мир равнодушия, спящей совести, праздности, мир Обломовых, laisser-aller, laisser-faire Я ощущаю смутно свою вину, ведь я мирюсь со всем этим, мирюсь с собой. И вспомнились слова Сан-Хуана де ла Крус, которые часто повторял Жан-Клод: «Живу, но жизни нет во мне». 15 Недотепистая, одинокая. Я не совсем точно знаю смысл этого слова — недотепистый, недотепистая. В первый раз я услышала его в ту ночь, когда кубинец Энрике рассказывал мне о своей страшной поездке в Веймар. Не знаю почему, но сейчас, когда я сошла с поезда здесь, в Перпиньяне, слово это звучит такой 1 Безразличие, попустительство (франц.). 176