Весна священная

Синклера, а Эптон Синклер — дерьмо такое же, как Синклер Льюис, и Теодор Драйзер, и весь этот son of a bitch 1 натурализм во вкусе Медан-Бруклина, такое в Америке без конца издают да переиздают, а вот Каммингс какой поэт поразительный, и никто его не знает...» Замолчали. Смотрят, видимо, на кого-то — может быть, на американцев, играющих в бейсбол. Так и есть — слышится голос Гаспара: «Ты негра Кинтеро помнишь?» (Энрике): «Как сейчас вижу!..» (Гаспар): «Не бывало еще человека, который бы с такой точностью метал гранаты. Только взглянет — попадет тютелька в тютельку, куда захочет. Из слухового окна может гранату кинуть и опять же в точку попадет... И поверху, и понизу, и с крыши, и из траншеи кидал, и всегда граната прямо за орудием падала, как положено... Ни разу не промахнулся... И если в танк надо попасть—тоже, пожалуйста, вот так, понизу, пустит, и прямо между гусениц, словно мяч бросает... Никто понять не мог, как это у него получалось... Чудеса, да и только...» (Энрике): «А потому, что он замечательно в бейсбол играл... был питчером в «Альмендаресе»... Он, когда бросал гранаты, приговаривал, как в бейсболе: «fly»1 2, «бросочек прямо в центр», «аут»...» (Смех. И снова голос Гаспара): «А ты, Жан-Клод, когда на фронт возвращаешься?..» Больше всего боюсь я этого вопроса. Поворачиваю немного голову — Жан-Клод как раз кивает на меня, прикладывает палец к губам, просит помолчать. Я вскакиваю, я изливаю свою внезапную ярость, я кричу злобно: «А когда вы победите в этой войне, что вы станете делать? Строить в Испании коммунизм?» — «Это уж испанцам виднее»,— отвечает миролюбиво Энрике. «Сначала надо победить. Там посмотрим»,— говорит Гаспар. «А если не победите?» — «Кто не верит в победу, тот сюда не поехал»,— отвечает Жан-Клод. «Ну, а вдруг все кончится очень плохо?» — «Нам останется утешение — мы были верны идее,— говорит Жан-Клод.— Самое важное для человека— быть в мире с самим собой».— «И ради мира с самим собой можно пожертвовать другим человеком»,— кричу я. Все молчат, всем тяжело, неприятно. Мой друг глядит на море. Гаспар листает «Эль Моно Асуль». Шипман недоуменно косится на меня своими светлыми глазами. «Балерина снова впутала нас в философские рассуждения,— Энрике принужденно смеется.— А здесь самая лучшая философия — играть в белот да винцо попивать, как эти парни, либо в бейсбол гонять, как американцы, 1 Здесь: поганый (англ.). 2 Здесь: бросок (англ.). 171

вон у них вместо биты клепка, от бочонка, видимо, оторвали».— «Довольно фигово они играют,— заметил Гаспар,— может, главные философы этой игры в Бостоне остались».— «Просто вы не хотите думать»,— сказала я. «На войне чем меньше думаешь, тем лучше,— отвечал Энрике.— Поедемте обедать в Кастельон-де-ла- Плана. Шофер Хасинто уезжает вечером. Надо воспользоваться случаем».— «Пожалуйста, не гляди на меня как злая собака,— сказал Жан-Клод.— Учись жить, как мы, сегодняшним днем».— «Какой же сегодняшний день, когда вы только и делаете, что мечтаете о завтра?» — «Завтра наступит так или иначе».— «Тогда ради чего бороться? Ради чего жертвовать... собой и другими?» — «Чтобы приблизить рассвет». Я засмеялась: «Ах! Теперь понимаю! Узнаю знакомую песню: повивальная бабка истории».— «Не валяй дурака. Идем. Я проголодался и пить тоже хочу».— «Проголодался и жаждешь... справедливости?» — воскликнула я высокопарно. «Проголодался и жажду ветчины и вина». И в тот же миг мой гнев испарился. Море и солнце было прекрасны. Мне тоже захотелось ветчины и вина. «Ты постепенно учишься жить»,— сказал Жан-Клод. И в эту минуту над Беникасимом низко пролетел самолет. Все втянули головы в плечи, инстинктивно стремясь сделаться как можно меньше. «Такая поза балеринам запрещена»,— сказала я и опустила руки. «Первая заповедь солдата в бою: думай, как уцелеть,— отвечал Энрике, смеясь,— у нас это получается с каждым днем все лучше».— «Не вы ли сию минуту уверяли, что на войне не следует думать?» — «Об этом следует. О пустяках нет». И вот все мы будто забыли о войне. Никто не упоминал о ней больше ни одним словом. И я поняла, что со вчерашнего дня именно я затевала разговоры о войне, стремилась понять ее чудовищную, непостижимую, недоступную разуму, не поддающуюся логическому анализу сущность. Они же понимали. И не они одни: Людвиг Ренн1, Густав Реглер1 2, Джон Ласт3... многие писатели надели в эти дни военную форму, а ведь они ненавидели войну, совсем недавно боролись против нее, Жак Превер, например, или Арагон, в заключительных строках своего «Трактата о стиле» он заявил, что плюет на всю французскую армию. 1 Ренн, Людвиг (1889—1979) — немецкий писатель-коммунист, в 1936— 1937 гг. начальник штаба 11-й Интернациональной бригады в Испании. 2 Реглер, Густав — немецкий писатель и журналист. Сражался в рядах Интернациональной бригады в Испании, был тяжело ранен. 3 Ласт, Йозеф Карел — голландский поэт и прозаик. Участник войны против фашизма в Испании. 172