Весна священная

Жан-Клод перевел на французский. Я удивилась, что в такое тяжкое время здесь продолжают издавать журнал, посвященный самым значительным явлениям культуры; на обложке каждого номера — один из афоризмов Хуана Майрены, встречались хорошо знакомые мне имена: Рафаэль Альберти, Мигель Эрнандес, Луис Сернуда, Хосе Бергамин, Висенте Алейсандре, Леон Фелипе... (Перелистываю последний номер, читаю статью аргентинского поэта Гонсалеса Туньона, он пишет о Мадриде, и от звуков этого слова я вздрагиваю, окончание «дрид» — пронзительнораздирающе, будто кто-то пропарывает ножом театральный занавес. Много лет висела в Мадриде в музее Прадо страшнщ! картина Брейгеля «Триумф смерти», всякий мог ее видеть там, теперь же музей закрыт, а персонажи картины —она страшней, апокалипсичнее, чем «Триумф смерти» Орканьи1 или «Пляска Смерти» Гольбейна1 2,— мечутся по улицам города среди пожаров, что вспыхивают каждую ночь, ибо огонь падает с неба. Я не знаю, не понимаю, не представляю себе, как могут люди жить в городе, который беспрестанно бомбят, разрушают, уничтожают, причем началось это задолго до того, как борьба мадридцев приняла революционный характер; все их преступление состояло лишь в том, что они не захотели поддержать мятеж предателей-генералов. Аргентинский поэт свидетельствует: «Когда слышишь слово «Мадрид», ощущаешь запах крови и родной земли, это так просто, так подлинно... Подлинность в том, что возрождается чувство родины, все подчинено этому чувству. Эвакуация населения, прививки против тифа не воспринимаются даже как нечто необычное. Все идет своим порядком, как полагается. Чудо в том и состоит, что нет никакого чуда. Город отбивается на всех фронтах. Никаких отпусков, никаких освобождений по болезни. Идет война, и запах родной земли ощущает каждый. И песни, и чувство родины, и письма, где говорится о том, что есть, и о том, что будет. И ветер Революции, сладостный и страшный, по-прежнему бодрит сердца. В пять часов утра я открыл глаза и словно родился заново. С тех пор как я в Мадриде, я ни разу еще не слышал такого грохота. Без перерыва, без пауз. Наверное, ни танки, ни самолеты не грохочут так. Снаряды, снаряды летят неизвестно куда, неизвестно откуда... И я подумал: кто-то записывает, где упал каждый 1 Орканья, Андреа (1308—1369) — итальянский художник. . 2 Гольбейн Ганс Младший (1497—1543) — немецкий художник эпохи Возрождения. 167

снаряд, кто-то подбирает раненых и убитых, отвозит в госпитали и на кладбища, а тот, кто пишет, расскажет обо всем в книгах, их будут зачитывать до дыр — так оно бывает всегда. Той женщины, которую я видел в очереди у табачного киоска, может быть, нет уже в живых. И мальчик тоже, быть может, убит, мальчик, что пел «Нам не страшен самолет, самолет, самолет,/ Пусть стреляет— не убьет, не убьет, не убьет» на мелодию из «Трех поросят» Уолта Диснея. Я видел человека, который говорил: «Меня только тот снаряд достанет, на котором написано «Грегорео Гарсия». Вот так. Для Грегорео Гарсии. Чтоб путаницы не вышло». Мне кажется, это четкое мужество — черта глубоко национальная. Игнасио Санчес Мехия должен был умереть именно в тот день, именно в пять часов ровно, и бык явился на свидание точно в назначенное время, как Каменный Гость—тоже создание испанского гения... Тот, кто был в те страшные дни в Мадриде, знает, что часы каждого мадридца показывали «его час», когда он должен был либо умереть, либо узнать, что ему суждено остаться в живых. Такого четкого мужества я не встречал никогда, нигде!..») Хотелось читать дальше, но устали глаза — белая бумага отражала солнечный свет. Так и не дочитав до конца стихотворение Эмилио Прадоса, я улеглась лицом вниз на песок, вернее, на гальку, утомленная, оцепенелая после счастливой бессонной ночи; я не спала и не бодрствовала, клонило в сон, и в то же время было интересно послушать, что говорят вокруг—пляж жужжал, будто улей, на разных языках (до меня доносились звонкие, чисто английские звуки, итальянские слова, гортанный говор немцев, типично французское «merdes!» 1 — это, конечно, игроки в белот...); не поднимая головы, слышу, как подходит Ивэн Шипман — американский поэт, близкий друг Хемингуэя, Жан-Клод рассказывал мне о нем. В полудремоте слушаю обрывки разговора, по голосу и акценту догадываюсь, кто говорит: мягко, неохотно, лениво жалуется Шипман: хочется peanut butter1 2, по всему побережью искал, здесь даже и не знают, что это такое... (а теперь Гаспар): ...кончим войну, каждый вернется к себе... (Жан-Клод): ...французы раздобывают где-то pinard3, не знаю, как уж они ухитряются, может, здешнее красное с чем-то мешают. Они говорят, что алелья на божоле похоже. (Энрике): ...англичане любят соус «Уорчестер», а о джеме 1 Дерьмо! (франц,) 2 Ореховая паста (англ.). 3 Вино (франц., разговори.). 168