Весна умирает осенью

– Слушай, Габи. – Оливия подцепила вилкой розовую креветку, украшавшую пюре из авокадо, которое официант преподнес им в качестве «комплемента» от заведения. – А ты во время своей прошлогодней стажировки в аукционном доме не сталкивалась с человеком по имени Анри Монтень?

Подруга взглянула на нее с любопытством.

– Я его лично не знаю, но фамилия на слуху. Монтень – крупная фигура в художественном мире. Аукционщики его сильно недолюбливают – он ушлый делец, коллекционирующий не столько искусство, сколько спекулятивные сделки. Год назад наш TЕJEAN пытался продать пейзаж, приобретенный одним начинающим собирателем в галерее этого самого Монтеня. И что ты думаешь? Картина не ушла на торгах даже за четверть уплаченной за нее суммы.

– Как так?

– Анри Монтень славится своим умением «угадывать финансовый потенциал» художника. Ему доверяют самые значительные коллекционеры современности, однако с ними он ведет себя очень осторожно, отыгрываясь на недальновидных нуворишах, которые ни черта в этом деле не смыслят. Им он подсовывает второстепенные работы, советуя их на время придержать, пока на мастера формируется спрос. Иногда им везет, и предсказания Монтеня сбываются. Но чаще всего простаки остаются ни с чем… А почему тебя вообще заинтересовал этот одиозный тип?

– Понимаешь, он связан с фондом Марка Портмана. Похоже, что эти люди имеют отношение к гибели Жака Соланжа: иначе как бы они получили доступ к его наследству? Ведь работы Соланжа уже вовсю продаются на устраиваемых фондом вернисажах… Вполне возможно, что и их дружба с Зоей Вишневской была небескорыстна.

– Ничего себе гипотеза, – хмыкнула Габи, поливая винным уксусом крупную устрицу.

– В обоих случаях доказано, что смерть наступила от естественных причин. Однако к уходу Соланжа фонд оказался на удивление хорошо подготовлен: Жак, судя по всему, подписал какой-то документ, позволявший Монтеню и Портману распоряжаться его коллекцией. Так считает и его родная сестра. Что касается Зои… тут у меня нет никаких конкретных фактов. Но я знаю, что актриса доверила недавно Портману одну из лучших работ своего отца. Эта акварель была утеряна десятки лет назад и вдруг вернулась к Вишневской в виде анонимной бандероли накануне ее смерти.

– Какая мутная история. – Габи взглянула на подругу озабоченно. – И как ты не боишься в это лезть? Там же такие деньги крутятся, Илиади… Неужели рациональный и осторожный Лаврофф тебя поддерживает?

Оливия на секунду задумалась.

– Знаешь, после прошлогоднего поиска дневников Доры и статуи Монтравеля мы еще больше сблизились – cтали действовать не порознь, а единым фронтом. Я даже нашу разницу в возрасте перестала замечать… Родиону, конечно, очень хотелось забыть об этой полицейской истории. Но ты же знаешь, в профессиональном чутье ему отказать нельзя: выслушал меня, навел справки и кое-что нащупал.

– Понятно. Значит, вы теперь команда, – улыбнулась Габи, намазывая соленым маслом кусочек хлеба.

– Надеюсь… Послушай, Габи, – Оливия решила перейти к делу, – окажи мне встречную услугу.

Габи взглянула на нее вопросительно.

– Мне нужно встретиться с Марком Портманом. Ты же многих знаешь в этом богемном мирке, может, найдется у тебя полезный контакт.

– Ничего себе задачка, – нахмурилась подруга. – Тут без правдоподобного предлога не обойтись. Дай мне время подумать…

На какую-то долю секунды Оливия засомневалась: Габи явно чувствовала себя виноватой в том, что втянула ее в темную историю с Вишневской, и манипулировать этим было некрасиво. Но внезапная гибель Зои и все сопутствующие ей обстоятельства оставили такое горькое послевкусие и вызвали такой внутренний протест, что Оливия уже не могла остановиться.

К тому же подспудно она продолжала тревожиться, что о ее причастности к этой криминальной эскападе могут узнать и в «Эритаж», и в университете. Начинать профессиональную карьеру с темным пятном в биографии совсем не хотелось…

Если бы им с Родионом удалось изобличить преступный заговор, контуры которого все яснее проступали под оболочкой благородного меценатства, окружавшей деятельность фонда, то ситуация выглядела бы совсем иначе.

Габи позвонила в субботу утром. Оливия бежала трусцой по еще пустынной набережной Сены, прислушиваясь к тому, как вздыхает в дремотной истоме неторопливая река, как лениво и прерывисто перекрикиваются чайки, как смутно завывают вдалеке полицейские сирены, выдергивая горожан из драгоценного сна.

Приблизившись к мосту Менял, на котором в этот ранний час не было ни одного человека, Оливия остановилась, чтобы сделать несколько снимков. Весь окружающий мир, казалось, ей подыгрывал: отблески солнца в неспешной воде собирались в узоры, а ветви старых тополей дробили небо на осколки.

Вдруг раздался телефонный звонок.

– Не разбудила? – бодро поприветствовал Оливию голос подруги. Судя по упредительному сигналу, издаваемому автобусом, энергичная Габи уже неслась по делам или же, наоборот, только возвращалась домой после ночного загула.

– Да нет. Рада тебя слышать…