Весна умирает осенью

Пробравшись к дальней стене, к которой был придвинут стол, сплошь заставленный напитками, Оливия подхватила бокал вина и отправилась изучать экспозицию. За право пообщаться с Марком Портманом она обещала Лео написать подробный очерк, сдобрив его десятком высказываний и фотографий – «для полного погружения в атмосферу события».

Чтобы справиться с этой задачей, ей пришлось позаимствовать у Родиона фотокамеру, которая теперь болталась у нее на шее на жестком ремешке. Украшение это, впрочем, не шло в разрез с выбранной одеждой: асимметричная черная рубашка, укороченные брюки и забавные штиблеты, купленные в прошлом году у обувного умельца в Соренто, придавали ей хотя и эксцентричный, но все же рабочий вид.

Прогулка по залу напоминала преодоление полосы препятствий: публика разделилась на небольшие группы, между которыми остались лишь узкие ручейки проходов. Маневрировать по этим каналам с камерой было непросто, но благодаря тесноте Оливии удавалось услышать мнения и восторженных почитателей, и непримиримых критиков. Самая жаркая дискуссия разгорелась возле кролика из нержавеющей стали, восседавшего на мраморном постаменте.

– Да вы только всмотритесь в него повнимательнее, – восхищался тучный коротышка в люстриновом пиджачке, – это же метафора безликости окружающего мира! А в зеркальной поверхности отражается самая его суть: деформированный облик современного человека!

Вглядевшись в искаженное отражение собственного лица в глянцевом боку грызуна, дама в модном парике решила с ним поспорить.

– Называть подобную безвкусицу искусством могут только дилетанты. Она бездушна и лишена какой-либо идеи.

Коротышка вспыхнул, и, сделав глубокий вздох, выдал такую уничижительную тираду, что Оливия предпочла отойти и отправиться дальше.

Однако оказалось, что возле соседнего арт-объекта разгорелся не менее горячий спор.

– И пускай его работа лишена эстетики в традиционном смысле слова, – повествовала старушка в довоенном ситцевом платье, берете и девичьих белых носках. – Но присмотритесь повнимательнее: ведь это отсылка к древним манускриптам, своеобразное послание из прошлого в настоящее. Обращение предков к гибнущей цивилизации!

Заглянув ей через плечо, Оливия обнаружила обычную школьную доску, исчерченную меловыми каракулями. Они напоминали треснувшую в нескольких местах пружину.

– Да если на рисунки моей трехлетней внучки поставить подпись этого мазилы, то выйдет точно такое же послание, – съехидничал кто-то из собеседников дамы в берете.

Та, осадив его презрительным взглядом, тут же нашла, что возразить.

Покружив еще с четверть часа по экспозиции и получив несколько комментариев от посетителей, Оливия спустилась по лестнице вниз. Там оказалось намного спокойнее: перед развешанными на стенах полотнами гости стояли парами или поодиночке, вдумчиво изучая экспонаты. Оглядевшись, Оливия заметила знакомый профиль: это был довольно известный театральный деятель, с которым ей довелось встречаться в Довиле. Она подошла к нему и негромко поприветствовала.

– Вот так встреча, мадемуазель! – шутливо отреагировал мужчина, явно не помня ее имени. – Хотя чему удивляться: похоже, сегодня здесь собрались все ценители искусства. Но я быстро устаю от общения и уединился, чтобы полюбоваться еще разок на работы Соланжа. Каким удивительным мастерством он обладал, только посмотрите! Так соединять цвета, сталкивать плоскости, чтобы они перетекали одна в другую, мог только гений. В его картинах есть что-то гипнотическое.

– Поэтому он и настаивал, чтобы они выставлялись сериями, – согласилась Оливия. – Ему казалось, что этот цветовой симбиоз был способен погрузить человека в транс, вызвать эйфорию. Я знаю только одного мастера, который превзошел Соланжа в этом искусстве…

– Интересно, кого вы имеете в виду?

– Посмею предположить, что речь об Андрее Вишневском, – вклинился вдруг посторонний голос. Собеседники обернулись.

За ними стоял Марк Портман, однако в его напыщенном образе что-то изменилось. Вместо карикатурного фата перед ними был мужчина средних лет с усталым лицом и живыми южными глазами.

– Только он, рисуя абстракцию, за счет своей неповторимой техники мог добиться звучания картины – как будто бы она состояла не из мазков, а из нот. Постойте несколько минут перед любой его работой – и вы ее услышите. Не верите? Пойдемте, я вам кое-что покажу.

Они миновали последний зал и приблизились к аккуратной нише, напоминавшей альков. В ней, мягко подсвеченная сразу несколькими лампами, находилась всего одна картина. Оливия узнала ее сразу – это была «Весна». Правда, подлинник выглядел значительно насыщеннее той репродукции, которую ей показывала Зоя. В оригинале пастельный, зыбкий мир рисунка не был статичен: он словно двигался и дышал, светился изнутри, окатывая мшисто-древесным духом и завораживая переливами оттенков.

– Слышите? Где-то вдалеке шумит река и звучит райский хор птичьих голосов…

– Да, потрясающе, – кивнула Оливия. – Я видела репродукцию «Весны» в доме Зои Вишневской, но оригинал превосходит ее в разы.

– Вы были знакомы с Зоей? – удивился Портман.