Весна умирает осенью

– Упертая у вас подруга, – весело оскалился Вилар. – Я это еще в Довиле понял. Вы бы к ней почаще прислушивались, Лаврофф! Глядишь, была бы польза…

Родион промолчал. Поднявшись, он включил газовый обогреватель и подлил гостю ароматного напитка.

– Я общался недавно с сестрой Соланжа, Жанной, – продолжил он, будто бы не расслышав реплики адвоката. – Она воспитывает племянника одна – на те средства, которые зарабатывает, сдавая внаем старые баржи… От Жака им почти ничего не осталось.

– Как так? Он же был успешным живописцем!

– В последнее время – да. А вот десять лет назад о его перспективности догадывался лишь Анри Монтень. Со слов Жанны все эти годы он втирался к Жаку в доверие. Начиналось все с того, что он оказывал художнику мелкие услуги: устроить ребенка в престижную школу, снять достойное жилье, подыскать хорошего врача. Потом помог продать несколько картин. А затем присоветовал ему этот фонд. Жак ведь не знал, что незаменимый Анри – его соучредитель.

– А фонд тут при чем? – так и не понял Вилар.

– Организация Портмана любит брать под свое крыло начинающих художников, помогая им заработать и даже прославиться. Со стороны их деятельность выглядит настоящим меценатством, что обеспечивает основателям определенную репутацию в мире искусств. На деле же эти дельцы втираются в доверие к творческим людям, которые, как известно, бывают очень непрактичны. И постепенно добиваются того, что те сами просят фонд позаботиться об их художественном наследии.

– Вы хотите сказать, что Соланж добровольно отдал им свои работы? Так, что ли?

– К сожалению, да. Под давлением Монтеня, которому он доверял, Жак подписал агентский договор. И фонд получил право определять условия, сроки реализации его картин и проводить все сделки. О том, что он, по большому счету, попал в кабалу, Жак догадался лишь после того, как его «Парижский цикл» был продан за условную сумму фирмам, зарегистрированным в княжестве Лихтенштейн. Как потом выяснилось, род деятельности этих контор не имел никакого отношения к искусству, однако они охотно приобретали полотна через галереи Анри Монтеня.

– Я, кажется, начинаю догадываться, к чему вы подводите… Эти подставные конторы принадлежат кому-то из владельцев культурного фонда?

– Почти. Они зарегистрированы на имя Клод Монтень, племянницы Анри Монтеня. И по совместительству дамы сердца Марка Портмана. Дело в том, что по законам Лихтенштейна имя владельца предприятия может оставаться в секрете. Мне пришлось поднять все свои связи, чтобы докопаться до истины.

– Да у них там просто семейный бизнес! Все повязаны со всеми, – с искренним восхищением заметил адвокат.

– Так и есть. Мозгом организации является, конечно же, Монтень. Я встречался с ним и могу сказать, что он обладает особым талантом располагать к себе людей. Монтень втирается в доверие не только к творцам, но и к богачам, в чьих руках сосредоточены уникальные коллекции. Покойная Адель Мерсье, например, считала его коммерческим гением с особым нюхом на таланты. Она утверждала, что благодаря Анри она удачно вложила деньги в восходящих звезд и нашла покупателей на ненужные ей картины. Правда, ей пришлось «отдать несколько работ за номинальное вознаграждение, чтобы потом, когда публика войдет во вкус и оценит художника, взвинтить цены до предела». Догадываетесь, кто заполучил эти полотна?

– Подставные фирмы из Лихтенштейна?

– Естественно! Через некоторое время лоты ушли с молотка по бешеной цене. Она в разы превышала ту сумму, которую получила за них вдова. Но для миллионерши Мерсье эти деньги оказались незначительной потерей. А вот с Соланжем дело обстояло иначе. Жак плохо разбирался в финансовых вопросах и доверил ведение дел своему советнику – Анри Монтеню. А тот сбыл за его спиной целую серию картин за гроши. Жак такого удара в спину не ожидал. Он впал в депрессию и по совету лечащего врача, Ги Ле Труа, начал принимать психотропные препараты…

– И до кучи «Пневмостин»?

– Думаю, да. У этого лекарства широкий спектр показаний. Ги Ле Труа мог запросто присоветовать его по какому-нибудь случаю.

– Ну а зачем Ле Труа это было нужно? – все еще сомневался Вилар.

– Затем, что по контракту в случае смерти «лицензиара» фонд становится единоличным распорядителем его наследия.

– Откуда вам это известно? Вы что, видели договор?

– На днях я повторно встречался с Жанной Соланж. Погода стояла мерзкая, на душе кошки скребли… Оливия укатила в Россию, и я места себе не находил. В общем, не усидел дома, поехал. И знаете, мы славно с ней поговорили! Я рассказал ей о своих догадках. Она зашла в их общую с братом папку на «Гугл диск» и отыскала там черновик контракта. Он был составлен на таком запутанном канцелярском языке, что даже человек подкованный не смог бы разобраться. Но ведь Соланж был уверен, что его друг Анри – опытный юрист и все проверил. А потому подмахнул бумагу не глядя…

– Печальная история. Но, увы, трудно доказуемая.