Весной и другие рассказы

– Это со мной случилось вчера днем… около четырех часов… или в половине пятого. Я не знаю наверняка. Ты хорошо знаешь мою квартиру и знаешь, что маленькая гостиная, в которой я постоянно сижу, выходит на улицу С.-Лазар; тебе также известно, что у меня мания сидеть у окна и смотреть на прохожих. Это очень весело: в нашем квартале железнодорожная станция, там все так подвижно, так привлекательно… Ну, словом, – я люблю это! И вот, вчера, сижу я на низеньком кресле, которое велела поставить возле самого окна; окно было открыто, и я ни о чем не думала: Я дышала чистым воздухом. Ты помнишь, какой вчера был хороший день? Вдруг я замечаю, что на другой стороне улицы тоже сидит у окна женщина, в красном платье; я была в хорошеньком платье цвета мов, – ты его знаешь. Я не знала этой женщины; она – новая квартирантка и переехала всего месяц тому назад; а так как целый месяц были дожди, то я еще не видала ее ни разу. Но я сразу же поняла, что это дурная женщина. Сначала мне это очень не понравилось; я была шокирована тем, что она так же сидит у окна, как и я. Она сидела, подперев рукой голову, и разглядывала мужчин, а мужчины тоже смотрели на нее: все – или почти все. Казалось, что, подходя к этому дому, они что-то чуяли, как собаки нюхом чуют дичь: они вдруг поднимали голову и обменивались с ней быстрым взглядом, точно Франк-масоны. Ее взгляд говорил: «Хотите?» Их отвечал: «Некогда», или: «В другой раз», или: «Ни гроша», или: «Да спрячься же ты, дрянь эдакая». Последнюю фразу произносили глаза отцов семейства.

Ты себе представить не можешь, как забавно было глядеть, как она хлопотала или, точнее говоря, как она работала. Иногда она быстро захлопывала окно, и я видела, как какой-нибудь господин заворачивал в ворота. Она его поймала, как рыбак пескаря. Тогда я смотрела на часы. Они проводили вместе от двенадцати до двадцати минут, никогда не больше. В конце концов эта женщина-паук меня заинтересовала. Кроме того, она вовсе не была безобразна. Я спросила себя: «Как она делает, чтобы заставить понять себя так хорошо, быстро и до конца? Не прибавляет ли она к своему взгляду какого-нибудь движения головой или рукой?»

И вот, я взяла театральный бинокль, чтобы понять, как она это делает. О, это было очень просто: сперва взгляд, потом улыбка, потом совсем маленькое движение головой, которое означало: «Не зайдете ли наверх?» Но движение это было так легко, так незначительно и скромно, что право же надо обладать большим талантом, чтобы делать его так, как она.

Тут я стала себя спрашивать: Не могу ли и я так же хорошо проделать этот маленький жест, такой смелый и вместе с тем изящный: да, ее жест был очень изящен.

Я пошла к зеркалу, чтобы попробовать. Дорогая моя, я его делала лучше, чем она, много лучше! Я была в восторге – и опять подошла к окну. Бедная! Теперь ей не удавалось поймать никого! Никого! Право, дело ее было плохо. Как все-таки это должно быть ужасно: зарабатывать хлеб таким образом! Ужасно – и иногда занимательно, потому что среди мужчин, которые попадаются на улице, бывают совсем недурные.

Теперь все они проходили по моему тротуару. По ее – ни одного. Солнце перешло на другую сторону. Они шли один за другим; молодые, старые, брюнеты, блондины, седые… Среди них я видела очень изящных, прямо-таки очень изящных, гораздо лучше моего мужа и гораздо лучше твоего, т. е. твоего бывшего, ведь ты разведена, теперь ты можешь выбирать. Я говорила себе: «А что, если я им сделаю знак? Поймут ли они меня, порядочную женщину?» И вот, я была охвачена сумасшедшим желанием сделать им знак… Это было ужасное желание, такое, какие бывают у беременных ты их знаешь… им невозможно противиться! У меня они бывали несколько раз. Скажи: не глупо ли все это? Я думаю, что у нас, у некоторых женщин, обезьяньи души. Впрочем, меня уверяли (мне это сказал один доктор), что мозг обезьяны очень похож на наш. Мы вечно должны кому-нибудь подражать.

Когда мы их любим, в медовый месяц, мы подражаем своим мужьям, потом любовникам, подругам, духовникам, если они хороши собой. Мы перенимаем их манеру думать, говорить, их слова, жесты, все это глупо. Наконец, если меня очень тянет что-нибудь сделать, я всегда делаю.

И вот, я себе говорю: «Ну, я попробую на одном, всего на одном, чтобы только увидеть. Что со мной может случиться? Ничего! Мы обменяемся улыбками – вот и все, и я никогда больше его не увижу; а если и увижу, то он меня не узнает; а если он меня узнает, то я, черт возьми, отрекусь!»