Положение с переводами его книг и вообще с переводами японской литературы на иностранные языки явно не устраивало писателя. В 1927 г. он писал в одном своем журнальном эссе: «Мне передают, что мою вещь „Именно потому, что я люблю“ („Аи сурэба косо“) при посредничестве моего приятеля г-на Елисеева, который служит в нашем посольстве в Париже, перевели сначала на французский, а затем на английский и не то поставили в театре, то ли собираются поставить. <…> Недавно пришло уведомление из нашего посольства из Италии о том, что там переведена одна моя старая пьеса и итальянцы хотели бы ее поставить. До сих пор я беспечно полагал, что, если на Западе узнают о моих книгах, это хорошо, и всегда охотно соглашался на перевод. Однако… я подумал: наверное, все-таки это должно происходить иначе: это там, на Западе, услышав о том, что у нас есть немало выдающихся произведений, есть прекрасная проза и драматургия, в конце концов, по собственному почину должны бы взяться исследовать японский язык и японскую литературу, чтобы ознакомить свои страны с нашей литературой. [Ныне же] все это происходит благодаря усилиям моих соотечественников, образовавших нечто вроде ассоциации, которая ставит своей целью пропагандировать за границей японскую культуру. Но для нас, авторов этих книг, во всяком случае для меня, это, как ни странно, обременительная услуга. Мне кажется ошибочным представление, что можно пропагандировать культуру, превратив ее в предмет торговли и доставляя ее как товар в местные отделения стран-потребителей. Если культура самобытна, она сама по себе способна вызвать интерес в других странах, и нам не нужно будет никуда ехать самим, предлагать, навязывать ее — покупатели явятся сами без специального приглашения, потому что им понадобится наше искусство».
И вот, в том же 1927 г., когда были написаны эти слова, в Японию по собственному почину, «без специального приглашения», приезжает Н.И. Конрад, чтобы «востребовать» искусство Танидзаки.
Не исключено, что Конрад задумал перевод романа Танидзаки под влиянием перевода Елисеева. Похоже на то, что он сначала тоже думал о переводе «Аи сурэба косо»: свидетельство об этом мы находим в заметках самого Танидзаки: «2–3 года назад в Японию из Ленинграда приезжал Конрад — тот самый, который помогал знакомить русских с театром Кабуки, когда в Россию ездила труппа Садандзи. И вот мы встретились в отеле „Нара“ — там были Конрад, его жена, русский специалист по японской литературе Плетнер, живущий в Кансае, а также Невский и я. Как рассказал тогда Конрад, в России сейчас есть специалист, желающий перевести мое „Именно потому, что я люблю“, и человек этот мучается уже с переводом названия…» (эссе «Об изъянах современного разговорного языка», журнал «Кайдзо», ноябрь 1929 г.).
То есть, по-видимому, приехав с планом перевода одного произведения, Конрад в Японии изменил свои намерения, и была выбрана другая книга Танидзаки. План Конрада был потом реализован в довольно краткие сроки, и в 1929 г. в Ленинграде вышел перевод романа Танидзаки, тогда еще не переводившегося на иностранные языки, — «Тидзин-но аи» («Любовь глупца»)[272]
. Переводчицей была японовед Г. Иммерман. Конрад же написал предисловие к роману, в котором коротко рассказал о литературной позиции Танидзаки и назвал Танидзаки одним из самых ярких и интересных писателей современной Японии, а роман «Тидзин-но аи» — его лучшей вещью.Надо сказать, что в Советской России тех лет реакция на это произведение была неоднозначна. Во всяком случае, в том же 1929 г. в журнале «Звезда» была помещена рецензия критика И. Ямпольского, который, можно сказать, обрушился на роман, находя в нем одни лишь недостатки — с его точки зрения, в романе «избитая тема, пошловатая трактовка, литературные шаблоны». Рассерженный критик цитирует письмо Танидзаки советскому издательству, где писатель заявляет, что в романе «получила свое отражение современная Япония, главным образом та часть японского общества послевоенной эпохи[273]
, которая воспитывается преимущественно в американских нравах и вкусах». Критик же полагает, что книга Танидзаки «ближе к французским романам в желтых и голубых обложках, бесконечный поток которых выходил в довоенные годы… или к продукции третьестепенных русских беллетристов эпохи 1906–1917 гг., „разрабатывавших“ „вопросы пола“ и культивировавших „модернистскую безвкусицу“»[274].