Вести с полей

Шли они медленно, рассекая коленями густые заросли пшеничных колосьев. И если бы кто видел со стороны, то видно было, что говорит она одна. А Олежка молча смотрит то на неё, то вниз, на землю, мимо хлебного золота. И если бы наблюдал за ними кто, то увидел бы он такую картину:

От кромки травяной в пшеничные заросли унесло их незаметно далеко за километр. Они остановились, смотрели в глаза друг другу и говорили неслышное совсем. Говорили и говорили. Потом обнялись и так долго стояли, слившись в одну неразделимую фигуру. Дул легкий ветерок, солнце пыталось поскорее доползти до зенита, а суслики и полёвки бегали хаотично, нарушая естественное волнение высоких спелых колосьев, которые не могли сопротивляться движению маленьких животных и клонились временами не в ту сторону, куда их направлял ветер.

И, наконец, слившиеся в единую форму тела, тронутые и размытые лёгким маревом от испаряющейся с поля влаги, исчезли. Если бы кто-то глядел всё же со стороны, то он мог догадаться, что эта слившаяся из двух тел фигура осторожно, но страстно упала, подминая собой мягкие стебли, что утонула она в море хлебном, пшеничном. Надолго.

  Но никого вокруг не было. Только, может, птицы, порхающие над колосьями, могли подглядывать за тем, что происходило внизу, под стеблями. Но и птицам некогда было разглядывать подробности. Они были очень заняты, птицы. Столько над пшеницей летало мушек, мотыльков мелких и вкусных стрекоз, что к соединившимся в единое целое мужчине и женщине им совершенно не было ни малейшего интереса.

***

Пятого сентября  Данилкин прибежал в кабинет в семь утра. Почему – он даже понять не успел. Ноги сами принесли, не подключая к своим быстрым движением голову директорскую. Сел за стол, автоматически набрал номер обкомовского заведующего отделом сельского хозяйства на отдельном красивом телефоне с гербом СССР под диском. Самое смешное, что заведующий,  Морозцев Николай Сергеевич, снял трубку. Удивились, похоже, оба. Потому, что секунд пять никто не сказал ни слова.

– Морозцев, – с едва уловимым оттенком изумления сказал  наконец Морозцев.

– Фу, ты! – засмеялся Данилкин. – А я просто позвонил, на всякий случай. Приветствую, Николай Сергеевич. Доложиться звоню вот…

– А домой ночью слабо было позвонить? – тоже развеселился Морозцев. – Я бы тогда до рассвета на работу пришел. У меня тут хорошо, в кабинете. Ковры. Диван кожаный. Кондиционер БК в окно воткнули. На хрена – не понял. У меня всегда и так прохладно. Жил бы здесь, да семья не одобрит. А чего звонишь-то в семь часов? Поля твои кто-то украл до последнего колоса? Или другая беда какая?

– Ну, беды, слава КПСС, нет пока. Тьфу, тьфу, тьфу! – переключился на серьёзную интонацию Данилкин, директор. – А сам чего на работе? Ночевал что ли там?

– У меня крепкая семья! – отпечатал в воздухе слова Морозцев.– Это я коров пастись выгнал на рассвете и прямо из парка культуры пошел ваших докладов ждать.

– В парке пасёшь? – Данилкин, директор долго смеялся.

– Ну, да. Вместе с коровами первого секретаря травку дёргают,– Завотделом развеселился.– Зато потом газоны косить не надо. Городу – экономия средств на покос.

Посмеялись ещё минут пять. Отдохнули.

– Я через час массовую уборку начинаю. За десять дней управлюсь. Но есть «но»!

– Чего такое? – насторожился опытный  Морозцев. Кожей почувствовал, что сейчас у него Данилкин начнёт что-нибудь выпрашивать.

– Урожай у меня в этом году повышенный. Не буду заранее тебя, Николай Сергеевич, травмировать цифрами, но скажу только, что большие намечаются цифры. А косить такой урожай я буду впервые. У меня агроном новый. И вот как он, стервец, выжал из земли такой могучий хлеб, я  пока сам не понял. Ну, блин, просто волшебник какой-то, а не агроном! Но вот косить-то и нечем такой урожай. Мы прикинули. Надо минимум двадцать четыре комбайна. Напрямую буду косить почти всё. Процентов двадцать на свал. Так вот мне бы ещё восемь-десять комбайнов сейчас – и на тебе, Родина, корчагинский трудовой рекорд! А у меня их всего шестнадцать. Подгони комбайны, Сергеич, оттуда, где косить позже начнут. С севера области. А? Не останусь в долгу-то. Ты меня знаешь.

– Гриша, я во лбу почешу, конечно. Но без стопроцентной гарантии. Сейчас. Повиси на проводе. Я по другому телефону в один совхоз звякну.

Данилкин затих. Прислушивался. Но разговор Морозцева с кем-то почти не слышен был.

– Короче так, – сказал заведующий отделом. – Ящик армянского с тебя. Пусть десять твоих орлов едут сегодня же в «Знаменский». К Курдюмову. Заберут комбайны на двенадцать дней. Потом обратно пригонят.

– Два ящика, Коля!!! – воскликнул Данилкин, директор. – С пятью звёздами на наклейке. Вот удружил. Проси и ты у меня, что хочешь!

– А ты спой мне что-нибудь на английском! – продолжал резвиться Морозцев. – Из « Битлз» чего-нито, например.

– Вот после уборки в баньку приедешь ко мне – спою и на французском, и на японском, – Данилкин радостно улыбался. Добыл комбайны! – У меня первач есть такой ядрёный, что после бутылки на двоих мы с тобой и на хинди петь будем!