Вестники Судного дня

Не довелось Семёну принять участие в задуманном. Не захотела судьба, чтобы он вот так просто и быстро умер. Через сутки он был снят с работ в карьере и зачислен в группу заключённых, которые были направлены на долгие месяцы на остров Мезес, что в Атлантике, недалеко от нормандского побережья Франции, для воплощения в жизнь замысла министра по военной продукции Альберта Шпеера, вознамерившегося превратить эти несколько квадратных километров суши в непреступный аванфорт против хитроумных англичан. Тысячи заключенных со всей Европы принялись долбить, буравить и взрывать эту каменистую почву, чтобы возвести неприступные бетонные надолбы против десантных кораблей, бастионы для зенитной и береговой артиллерии и подземные галереи с многометровыми ходами для снарядов и военных госпиталей.

Ничего не знал Веденин о дальнейшей судьбе Вартана и его товарищей, пока через пару месяцев кто-то из заключенных не рассказал ему о том, что немцы, не торопясь, дождались момента, пока узники не проломят проволочное ограждение и не выйдут за периметр лагеря. Здесь все и были повязаны. А утром неторопливый лагерфюрер Цише, не удосуживаясь выбросить сигарету из рук, спокойным голосом объявил, что за попытку побега, равно как и за другие нарушения режима, преступники будут примерно наказаны.

Затем на территорию лагеря въехали две неуклюжие грузовые машины с высокими, наглухо закрытыми металлическими кузовами и странными трубами, проведенными вовнутрь через крышу прямо из-под днища. В раскрытый зев каждого автомобиля по металлической лестнице стали подниматься заключенные, кто с пришитой к спине желтой звездой Давида, а кто просто с номерными знаками на тюремных куртках. Вслед за своими друзьями зашел туда и Вартан.

Говорят, он остановился на верхней ступеньке лестницы и оглянулся на сгрудившуюся толпу заключённых, и стал лихорадочно шарить глазами по их молчаливым рядам, словно надеялся в последний миг увидеть кого-то, кто был ему особенно дорог.

До конца жизни помнил Семён этого по сути малознакомого ему человека и пятерых его товарищей. Никто из них не выдал его, не сказал гестаповцам о нём ни единого слова.

Поэтому Веденин был ещё жив, жив теми мгновениями жизни, которые подарили ему эти люди, его безвестные собратья по несчастью, погибшие и за него, и за свою далёкую Родину.

Раз за разом, неделя за неделей, стоя по пояс в холодной морской воде бил и бил Семён многокилограммовой железной кувалдой, загоняя в каменистое дно сваи, готовя опалубку для будущих заградительных бетонных пирамид, или крепил стальные треножники с навешанными на них взрывными зарядами, чтобы сделать этот кусок атлантического побережья Европы неприступным оборонительным рубежом для англоамериканского десанта. Атлантический вал. Ноги распухли и покрылись незаживающими гнойными ранами. Не осталось сомнения в том, что этому не будет конца.

Но в феврале 43-го к Веденину подошёл лагерный полицай Гунько и, кривя отъевшуюся морду в жирной улыбке, сказал:

– Вот что, Сенька, хватит тебе камни таскать да кувалдой махать. Переведу-ка я тебя в цементный цех. Там всё-таки полегче будет. Работают в основном европейцы и бабы.

– За что мне такая милость, господин вахман? – не выказывая ни радости, ни благодарности, безучастно спросил Веденин.

– Да понимаешь, дело-то как повернулось. Ваши, то есть наши, немцу под Сталинградом крепко бока намяли. Дрогнул немец. Дёру дал. И ещё англичане накостыляли германцам с итальяшками при Эль-Аламейне в Египте. Сдох немец. Чую, что кранты теперь Германии. Недолго осталось. Так что, если что, ну, союзники сюда завалятся, так ты не забудь сказать им, что Гунько не зверь какой, а в лагерной охране так, по необходимости был. Мол, заставили. И я тебя не забуду. Хлеб, сахар всегда тебе дам. И зови меня, как раньше, в Старобельске, Власом. Не забудь. – прокричал последние слова уже в спину удалявшемуся от него Веденину, который так ничего ему и не ответил.

* * *

А в июне сорок четвёртого американские танки проломили высокие заборы концентрационного лагеря. Улыбающиеся обветренные лица рейнджеров генерала Брэдли, которые принялись щедро раздавать шоколад и буханки хлеба в нерешительно тянувшиеся к ним иссохшие руки людей в полосатых одеждах, однозначно оповестили европейцев о том, что во Францию возвращается мир.

Постепенно стал пустеть бывший Шталагерь 9. Бельгийцы, французы, голландцы, британцы гуськом, в группах и поодиночке потянулись прочь, подальше от этого жуткого места. Домой, скорее домой. Ведь их там ждут. Близкие, родные, друзья. Как они будут рады встретить измученного скитальца. Как дорог для него отеческий порог. Объятия, слезы радости, поцелуи, восторг от долгожданной встречи. Как хорошо будет вновь пройтись по набережной Сены и бульвару Монпарнас или посидеть на тенистой скамеечке в льежском парке Бовери. Черная краска стала смываться с карты старушки Европы, на которой начали проступать контуры прежних национальных границ и восстанавливаться государства.