Ветер богов

— Я тоже не слышала, чтобы камикадзе, простите, курсантами этой школы зачислялись бывшие узники. Наоборот, она воспринимается как элитная арийская школа, честь побывать в которой может принадлежать только арийцам и только преданным фюреру.

— В этом нас убеждают каждую минуту, господин… простите, госпожа унтерштурмфюрер, — Райс явно не знал, как обращаться к ней. Тем более что, как поняла Фройнштаг, чувствовал себя крайне скованно.

Она предложила ему стул, стоявший по ту сторону стола, и почти с минуту они молча сидели друг против друга. При этом Райс опустил голову так, что Фройнштаг почти не могла видеть его лица. Узкоплечий, худощавый, он сидел, сильно сутулясь, как набедокуривший школьник перед директором.

— Вам не хочется оставить эту школу?

— Меня уже спрашивали об этом.

— То есть я хотела поинтересоваться, имеете ли вы право оставить школу, если поймете, что не в состоянии стать тем, кем должны стать после ее окончания.

— Это не так уж сложно — направить катер или управляемую торпеду на цель, — как вам кажется. Атака будет длиться всего несколько минут. А возможно, секунды.

— Значит, вы все же имеете право оставить школу, если пожелаете? — не удовлетворилась его ответом Фройнштаг. Но еще больше раздражало ее то, что никак не могла вспомнить, где же она встречалась с этим парнем. А ведь встречалась же!

— Насколько я понял, нет. Во всяком случае, такое не поощряется. Впрочем, я не задумывался над этим и уж, конечно, не пытался…

Это Фройнштаг только казалось, что встреча с камикадзе может получиться интересной. На самом же деле перед ней сидел обычный фронтовик, давно привыкший к тому, что его однополчане гибнут каждый день и что его собственная гибель — вопрос времени. Причем очень скорого.

— До этой школы вы служили в СС?

— Из СС здесь парней очень мало, как ни странно, — не без язвительности заметил Райс, помня, что перед ним сидит эсэсовка. — Маршировать да охранять лагеря — это одно, гибнуть в бою — совершенно иное.

— Эсэсовцы не только маршируют и охраняют концлагеря, и вам это прекрасно известно, — отрубила унтерштурмфюрер. — Кстати, на каком фронте вы воевали?

— На Восточном.

— И сколько же вы пробыли там?

— С осени сорок первого.

— С осени? — удивленно переспросила Фройнштаг. — Странно, вы слишком молоды.

— На фронт я ушел добровольцем. Странно другое — что столько времени продержался. Нас, тех, кто имеет медаль «Зимняя кампания»[31], осталось немного. У вас еще будут ко мне вопросы, господин… госпожа унтерштурмфюрер? — наконец-то поднял на нее глаза Райс, и Фройнштаг почувствовала, как взгляд его начал блуждать по ее лицу, шее, груди. Это был взгляд истосковавшегося по женской ласке мужчины.

«Взгляд мужчины, знающего толк в женщинах, — так будет точнее», — сказала себе Лилия, поднимаясь.

Прежде чем подняться вслед за Фройнштаг, Райс вновь прошелся взглядом по ее груди, талии, округлостям бедер. Так, сидя, снизу, было довольно удобно рассматривать ее — Фройнштаг поняла это, однако прерывать его экскурсы не спешила. Наоборот, затягивала их, отлично осознавая при этом, что перед ней смертник, который утром должен погибнуть и который в последний раз в жизни видит перед собой женщину. Вообще какую бы то ни было. Так что свое позирование она преподносила Райсу как некий жест милосердия в отношении этого обреченного.

38

Оставаться в замке Клессхайм Гитлер больше не мог. Довольно коротко и сухо переговорив с премьер-министром Венгрии, — тем для переговоров у них теперь становилось все меньше, — он к исходу того же дня вернулся в «Бергхоф».

«Интересно, кто из них стрелял бы в меня? — мрачно рассуждал фюрер, усаживаясь в глубокое массивное кресло напротив разожженного по его распоряжению камина. — Кейтель? Фон Клюге? Вряд ли. Рундштедт? Тоже не решится. Но не Йодль же!»

Вспомнив невзрачную фигуру генерала, Гитлер почему-то проникся жалостью к нему Конечно же, не Йодль, поспешил он оградить этого жалкого, но преданного штабиста от собственных подозрений.

«Значит, Роммель, — вдруг вспомнился ему вспыхивающий аристократическим презрением взгляд '‘героя Африки”. Героя, потерпевшего в той самой Африке бесславное поражение… — Скорее всего — Роммель. Почему бы и нет? Уж этот-то решится. При его-то популярности. К тому же в последнее время он чувствует себя ущемленным. Всего лишь командующий группой армий, а не фронтом.

Кто-то из них должен будет предложить мне завершить войну на Западе мирными переговорами. Таким деликатным образом мне будет предъявлен ультиматум всего осрамившегося генералитета. И кто же решится на это? Не Рундштедт и не Кейтель. Только Роммель. Впрочем, так ли уж важно, кто именно? Важно, что тот, кто решится предъявить их генеральский ультиматум, неминуемо окажется в числе заговорщиков».

Света он так и не зажег. Чем сумрачнее становилось в фюрер-гостиной, как называли эту маленькую комнатку, в которой Гитлер обычно любил уединяться ненастными зимними вечерами, тем контрастнее отражалось пламя камина, тем больше оно напоминало ночной костер изгнанника.