Ветер богов

Ну конечно же, изгнанника! Он, всеми проклятый и отовсюду изгнанный, сидит один в какой-то хижине посреди альпийского пастбища. Вокруг на десятки километров ни одной человеческой души. А рядом — стая волков, терпеливо поджидающих, пока угаснет отпугивающий их огонь и обессилевший уставший человек уснет, чтобы сразу же стать их жертвой.

В последнее время Гитлер почему-то все чаще представлял себя в образе изгнанника, вернувшегося в то состояние, в котором начинал свое восхождение к вершинам рейха. Начинал, появившись в Германии человеком без гражданства, без крыши над головой и денег, без профессии и друзей. То и дело ему чудилось, что он вынужден скрываться, а потому блуждает равнинами Померании, прячется в скалистых бухтах острова Рюген или ютится в пещерках на лесистых склонах Баварских Альп.

Гиммлер уже как-то говорил ему, что среди генералов зреет недовольство, которое вот-вот может вылиться в заговор с покушением. Рейхсфюрер явно смягчал тона. Теперь он точно знает, что на самом деле это недовольство уже давно оформилось в мощный заговор предателей рейха.

«Что ж, допустим, я поеду в это их "Волчье логово—ІГ, — обреченно решился фюрер. — Посмотрим, что там у них получится. Но если действительно учую что-либо такое… Прикажу поднять на воздух все бункера ставки вместе со всем присутствующим генералитетом…

Я должен выстоять. И в этот раз — тоже. Перевешав большую часть своего генералитета, я заменю ее новыми генералами. Мундиров у меня предостаточно. Но я не могу допустить, чтобы рейх, названный мною тысячелетним, пал оттого, что какие-то генера-лишки струсили, увидев корабельные армады врага у побережья Франции. Они, видите ли, требуют переговоров! Им захотелось мира.

Генералам захотелось мира, — воинственно оскалился Гитлер. — Уже за одно это их следует разжаловать и перевешать».

Вещее потрескивание поленьев в черном зеве камина заставило Гитлера на минуту отвлечься от своих мыслей и подозрительно осмотреться. Вначале к нему приходило предчувствие. Страх появлялся потом.

— Но какие сейчас могут быть переговоры? — полусонно, словно в бреду, проговорил он. — На каких таких условиях я должен выпрашивать у Черчилля мира?! Не я все задумал. Вы. Да, вы. Там, в Тибете. В Шамбале. Высшие Посвященные. Само Провидение выдвинуло меня, маленького человека, австрийского Иисуса, для того, чтобы я возродил на этой земле арийский дух и сотворил Третий рейх. И не генералов мне сейчас винить, как не винил их и Бонапарт, — вас.

Интуитивно почувствовав, что кто-то стоит у него за спиной, Гитлер запнулся на полуслове и, не поднимаясь, резко оглянулся.

— Я понимаю, что ничем не смогу помочь тебе, родной, — сдержанно произнесла Ева, все так же неслышно приближаясь к нему и притрагиваясь пальцами к его волосам. — Но чувствую, что поступаешь так, как велит тебе долг фюрера великой Германии. — Она, возможно, оставалась единственным в Германии человеком, научившимся произносить подобные слова совершенно искренне, голосом уставшей, любящей женщины.

— Они струсили, Ева. Поняли, что мне не удержаться, и пытаются выслужиться перед англичанами. Они предадут меня, как только поверят, что англичане готовы принять их жертвоприношение. — Гитлер говорил все это, склонившись над огнем, в позе человека, решившего предать пламени самого себя.

— Я тоже знаю много чего такого… — присела Ева на подлокотник кресла, — чего никогда не решусь пересказать тебе.

— Про себя я иногда называю тебя моим Евангелием.

— Не только про себя. Однажды ты уже произнес это вслух, — загадочно улыбнулась женщина. — Это произошло, когда мы впервые оказались в постели, здесь, в «Бергхофе». Если только это мое воспоминание не смущает тебя.

Оно не смущало Гитлера. Их грехопадение произошло на вторую ночь появления Евы в «Бергхофе». Это было в те времена, когда он как канцлер еще только обживал свою альпийскую резиденцию и хозяйничала здесь его сестра Ангелика Раубаль.

Сестре Ева не понравилась сразу же и, кажется, навсегда. Как, очевидно, не понравилась бы и любая другая девушка, которую он привел бы сюда, — будь она хоть ангелом во плоти. В его сатанинской Ангелике срабатывала чисто женская защитная реакция: «Там, где нахожусь я, другой быть не должно».

Правда, того, что в ту ночь он назвал Еву своим Евангелием, Гитлер не прмнил. Ну а все остальное… Возможно ли вообще забыть такое?

— Так ты женишься на ней? — первый вопрос, который задала ему сестра, причем сделала это в присутствии самой Евы.

— Мы еще не решили, — пришла на помощь Ева, видя, что он в замешательстве, словно пригласил не в свою резиденцию, а в дом мачехи, где пребывает на правах квартиранта.

И в ту ночь она прокралась к нему в спальню тайком, по служебной лестнице, сняв туфли, чтобы не выдать себя стуком каблучков и скрипом половиц.

Может быть, только потому, что счастье их оставалось великой тайной двоих, ночь эта выдалась неповторимо прекрасной. Вполне могло случиться, что тогда, в порыве страсти, он и согрешил против библейских канонов, нарекая ее, первогрешницу Еву, своим Евангелием.