Ветер чужого мира

– Ну и чушь! – заорал Р. С. – Что за околесицу ты несешь? В жизни не слыхал ничего более нелепого.

– Но Р. С…

– Вот что, парень, – проговорил Р. С., еле сдерживая злость. – Разве мы не отстаем от графика? Разве ты находишься на Венере не для того, чтобы добывать радий?

– Да, – в отчаянии ответил Гаррисон.

– Ну так копай радий! Догоняй график. Заправляй мозг и принимайся за дело!

– Но вы не поняли…

– Я сказал, заполняй мозг и приступай к работе. Нечего сидеть сложа руки.

– Это приказ? – спросил Гаррисон.

– Это приказ! – отрезал Р. С.

В трубке зашуршали помехи, словно кто-то сдавленно хихикал над ними.

Гаррисон, не отрывая глаз, следил, как от поверхности Венеры с ревом отрывается корабль и исчезает в буре белоснежного формальдегида. Мак, стоявший рядом, довольно потер руки, скрытые защитным скафандром.

– Теперь мы почти догнали график, – довольно сообщил он.

Гаррисон молча кивнул, не отрывая мрачного взгляда от простиравшейся перед ним равнины. Снова наступила ночь, и вихри формальдегида извивались в какой-то дьявольской джиге. Ночь, буря – и температура сто сорок градусов по Фаренгейту. За день длиной в неделю на планете стало еще жарче.

До его слуха доносились гул мощных, управляемых мозгом машин, копающих в шахтах руду, завывание ветра, вольно гулявшего над куполом станции и между ребристыми остроконечными холмами, легкое пофыркивание системы охлаждения в скафандре.

– Когда сделают банку для Арчи? – спросил он. – Новому наблюдателю от института Солнца не терпится поскорее приняться за работу.

– Еще пара часов – и готово, – ответил Мак. – Много времени ушло на расчеты, но теперь с ними закончено, и за дело взялись роботы.

– Как только управитесь, сразу сообщите. Мы пытались установить контакт с радоном в машинах, но без толку.

– Есть только одна загвоздка, – добавил Мак.

– Что еще? – Гаррисон резко повернулся к нему.

– Мы не совсем точно рассчитали углы в этой банке. Ты ведь знаешь, в ней есть чрезвычайно сложные компоненты. Но мы решили поторопиться, чтобы этот стукач из института сразу, как только приедет, принялся за дело. Но когда роботы…

– Ну?.. – поторопил его Гаррисон.

– Когда роботы добрались до того места, где мы запутались, они просто отбросили чертежи в сторону и продолжили работу. Подумать только, даже не замялись.

Гаррисон и Мак обменялись озадаченными взглядами.

– Не нравится мне это, – заявил Мак.

– Мне тоже, – мрачно вздохнул Гаррисон.

Он повернулся и медленно побрел к станции, а Мак отправился обратно к шахтам.

А в это время в кабинете Гаррисона док знакомился с Роджером Честером, новым наблюдателем от института.

– В институте скопились горы отчетов, – говорил Честер, – я изучал их перед отлетом на Венеру. Читал их дни и ночи напролет, с тех пор как мне сообщили, что я должен лететь на смену Буну.

Док аккуратно разрезал новую сигару, одну половину положил в карман, вторую сунул себе в рот.

– И что же ты искал? – спросил он.

– Ключ к разгадке. Дело в том, что я хорошо знал Буна. Мы дружили много лет. Он был не из тех, кого можно так просто сломать. Одной Венере с ним было бы не справиться. Но я ничего так и не обнаружил.

– Может, у Буна в бумагах что-нибудь осталось? – предположил док. – Ты читал его отчеты?

– Я их сто раз перечел, – признался Честер, – в них ничего нет. Некоторые отчеты вообще исчезли – те, что за последние дни…

– Последние дни можно в расчет не принимать, – сказал док. – Парень был уже явно не в себе. Я бы не удивился, если бы он вообще ничего не писал в те дни.

– На него это не похоже, – упрямо проговорил Честер.

– Так что-нибудь ты все-таки накопал? – Док беспокойно толкнул сигару в другой уголок рта.

– Мало. После Мастерсона мы почти не сдвинулись с места. Даже сейчас, спустя столько лет, не верится, что радон – разумный.

– Из всех газов радон лучше всего приспособлен для жизни. Это тяжелый газ. Вес молекулы – двести двадцать два. Он в сто одиннадцать раз тяжелее водорода и в пять раз – углекислого газа. Молекулярное строение у него довольно простое, а вот строение атома – одно из самых сложных. Настолько сложное, что в нем и вправду могла зародиться жизнь. А если говорить о неустойчивости – а для жизни это условие просто необходимо, – так это его радиоактивность. Химически он, пожалуй, инертен, но физически – это потрясающе неустойчивый, невероятно активный газ.

В кабинет вошел Гаррисон.

– Опять об Арчи треплетесь? – хмыкнул он.

Начальник станции подошел к своему столу и достал бутылку и стаканы.

– Уже две недели, как Арчи сбежал, – проворчал он. – И ничего! Мы сидим тут как на вулкане и ждем, когда он взорвется и пошлет всех нас в тартарары. Но все тихо. Что он задумал? Чего ждет?