Ветер чужого мира

Он вглядывался в собеседника, изучал его. Вебстер сидел в расслабленной позе у камина: пляшущий огонь оттеняет черты волевого лица, делая их почти сюрреалистическими.

Грант порылся в кармане, достал трубку, набил табаком.

– Есть кое-что еще, – сказал он.

– Гм? – отозвался Вебстер.

– Я о переписи. Она проводится потому, что статистическая картина земной демографии ценна сама по себе, способна дать практическую пользу. Но это не единственная причина.

– Мутанты, – произнес Вебстер.

Грант кивнул:

– Правильно. Вот уж не думал, что кто-нибудь может догадаться.

– Я сейчас работаю с мутантами, – объяснил Вебстер. – А мутациями занимаюсь всю жизнь.

– Они весьма странным образом проявляются в культуре, – сказал Грант. – Это и литературные формы, носящие явный отпечаток оригинальности, и музыка, порвавшая с традиционными средствами выражения. Все совершенно новое, беспрецедентное. И почти во всех случаях автор неизвестен или прячется под псевдонимом.

Вебстер рассмеялся:

– И конечно, Всемирный комитет изумлен: да как такое может быть?

– Вообще-то дело не в литературе и искусстве как таковых, – сказал Грант. – Всемирный комитет куда больше интересуют другие вещи – те, что не на виду. Если имеет место некий провинциальный ренессанс, то проявляться он должен прежде всего в новых формах литературы и музыки. Но ведь ренессанс никогда не ограничивался этими двумя видами искусства.

Вебстер устроился в кресле поглубже, подпер подбородок сцепленными кистями:

– Кажется, я понимаю, к чему вы ведете.

Несколько долгих минут они просидели в тишине, нарушаемой только потрескиванием углей в камине и призрачным шепотом осеннего ветра в кронах за стеной.

– Однажды у нас появилась возможность, – произнес Вебстер, как будто отвечая собственным мыслям, – раздвинуть горизонты, прекратить четырехсоттысячелетний сумбур в человеческом мышлении. Но этот шанс был потерян по вине одного старика.

Грант беспокойно пошевелился и сразу замер, надеясь, что Вебстер ничего не заметил.

– Этот человек – мой дед.

Грант понимал, что надо как-то отреагировать, что нельзя просто сидеть и молчать.

– Возможно, Джувейн заблуждался, – сказал он. – Что, если он не открыл новую философию?

– Мы привыкли себя утешать этим доводом, – жестко возразил Вебстер. – Но он, скорее всего, неверен. Джувейн был великим мыслителем; пожалуй, марсианская культура не знает равных ему. Уверен, он бы довел до ума свою новую философию, если бы остался жив. Но он не остался жив, потому что мой дед не смог отправиться на Марс.

– Ваш дед не виноват, – сказал Грант. – Он хотел лететь, но победить агорафобию человек не в силах…

Вебстер отмахнулся:

– Сделанного не воротишь, да и в прошлом все это. Нужно идти дальше. И раз уж так вышло, что это моя семья, что это мой дед…

Грант обмер, потрясенный догадкой:

– Собаки! Так вот в чем…

– Да, собаки, – подтвердил Вебстер.

В тихий разговор ветра с деревьями вторгся протяжный визг, донесшийся издалека, с речного русла.

– Енот, – сказал Вебстер. – Собаки слышат, их теперь в доме не удержать.

Визг раздался снова, на сей раз ближе – хотя, возможно, Гранту это показалось.

Вебстер сменил позу. Теперь, наклонившись к камину, он смотрел на огонь.

– А почему бы и нет? – спросил он. – У собаки есть личностные свойства, – какую ни встретишь, они видны. Не найти двух собак, абсолютно схожих нравом и темпераментом. Каждая в той или иной степени разумна. И это как раз то, что нужно: сознательная индивидуальность, обладающая некоторой мерой интеллекта.

Конечно, у собак не было равных шансов с нами. По двум причинам: они не могли говорить и ходить прямо. А без прямохождения невозможно развить руки. Иначе бы собаки стали людьми. А мы без речи и рук были бы собаками.

– Никогда об этом не думал, – сказал Грант. – Не считал собак мыслящим видом…

– Разумеется, – произнес не без горечи Вебстер. – Разумеется, не считали. Вы относитесь к собаке точно так же, как к ней до сих пор относится большинство людей. Курьез животного мира, ручной хищник, забавный домашний любимец. Игрушка, теперь еще и научившаяся разговаривать с вами.

Но поверьте, Грант, собака – это нечто большее. До сих пор человечество шло по жизни в одиночку. Единственный разумный, мыслящий вид на планете. Задайтесь вопросом, сколь быстро способны развиваться два вида – мыслящие, разумные виды – и как далеко они могли бы зайти в своем развитии, если бы делали это сообща. Ведь мыслить они будут неодинаково. Имея возможность сверять свои умозаключения друг с другом. До чего не додумается один, то откроется другому. Как в старинной поговорке: ум хорошо, а два лучше.

Подумайте вот о чем, Грант. Что, если на планете появится еще один разум – не похожий на человеческий, но способный сотрудничать с человеческим? Разум, который увидит и поймет то, что недоступно людям, и, быть может, откроет философские направления, которые люди не открыли бы никогда?

Вебстер протянул руки к огню, выпрямил длинные пальцы с окостенелыми больными суставами.