Ветер ярости

– Когда я поступила в Литинститут, у меня появилась подруга, она была совершенно прекрасная – Полина, – и она с детства увлекалась Серебряным веком. Делала по Одоевцевой выставки, изучала мемуары. Я тогда только приехала из Новосибирска, и что такое делать выставки, совершенно не понимала – как люди берут что-то из головы, а потом делают выставки и вообще зачем они это делают, если можно и так жить? Меня она восхищала, Полина была особенная. Мы вместе путешествовали, она научила меня кататься на велосипеде, мы вместе попадали в разные переделки, готовились к сессии, пили ликеры на задних партах… А потом она почему-то начала заниматься детскими праздниками. Я всегда думала, что она будет крутой исследовательницей, заниматься наукой, и вот у нас перестали ладиться отношения. Произошел ценностный раскол, я уже поняла, что хочу заниматься современной поэзией, я читала, а она начала делать капкейки, это такие кексы с кремом и блестками, и вот это вот все. И вот однажды я все поняла. Мы сидели в общежитии Литинститута в комнате поэта Никиты Сунгатова с Дашей Серенко, Галей Рымбу и Степой Кузнецовым[17] и обсуждали фестиваль поэзии, который вместе готовили. В общежитии были кровати с панцирными сетками, я сидела на одной из них и качалась. Я качалась-качалась и тут остановилась и все про себя поняла. Все обратили внимание на то, что я перестала смеяться и задумалась, закричали: «Васякина, ты где?» А я поняла, что я все это время любила Полину! Я ей звоню: «Нам нужно срочно поговорить». Дождь, какая-то слякоть, холод, мы с ней встречаемся в Лите, садимся на лавочку напротив приемной комиссии, я говорю: «Я поняла, что я тебя люблю». Она охуела и ответила: «А я тебя нет». Я ей пыталась объяснить, что для меня стало все прозрачно, вся моя жизнь стала очень простой понятной вещью…

– А до этого ты встречалась только с мужчинами?

– Ну у меня были какие-то мутные истории с женщинами, болезненные…

– И как на твое признание отреагировала Полина?

– Она предложила обсудить это позже, когда все уляжется в моем сердце… Через две недели я вызвала ее на разговор, а она к тому моменту жила со своим молодым человеком. Я говорю: «Полина, я все решила, я тебя люблю, давай жить вместе». А она ответила: «Я тебя не люблю, уходи из моей жизни! Если я когда-нибудь полюблю женщину, это будешь не ты!» Это было очень больно. Иногда я мониторю ее страницу в Фейсбуке, ей посвящен один текст в книжке «Женская проза» и все. Это была моя первая осознанная мощная любовь. И большое разочарование.

– Как ты смогла это пережить?

– Мне кажется, я до сих пор не пережила. Мы – это кладбище наших любимых… Для меня это было большим потрясением, может быть, сейчас я закрываю для себя эту историю, но вчера я ехала в метро и увидела девушку, похожую на нее. Выскочила из вагона, побежала за ней и увидела, что это не она.

– Ты разочаровалась?

– Нет. Первое чувство было – «хочется увидеть»… Мы, конечно, виделись после того разговора, но не говорили. Сидели в институте за разными партами. Я жутко злилась на эти ее капкейки, агентство свадеб и детских праздников, думала: «Ты! Растратила себя на капкейки! Как ты могла!» Конечно, я понимаю, что капкейки тоже нужны людям, возможно, даже больше, чем современная поэзия…

– Помнишь, как у Цветаевой в «Нездешнем вечере»: «Стихи нужны как десерт, если десерт кому-нибудь нужен».

– Именно. А потом, когда я защищала диплом, я подарила ей свою книжку – мой диплом был книгой. Я подарила и на той странице, где был текст про нее, написала: «Это твое стихотворение». Это была «Женская проза», вышедшая в 2016 году весной. А потом я написала «ветер ярости».

– Тебе не страшно было признаться Полине в любви?

– Нет, я же любила, зачем мне бояться? Меня колбасило, мне было вообще не до страха. Я была на краю открытия, и я надеялась на взаимность, надеялась, что она тоже все поймет про себя, и мы все поймем… Меня не беспокоило ничего. Мне было важно ей сообщить.

– Как происходит осознание того, что ты гомосексуальна?

– Я вспомнила буквально недавно историю. Мне было девять или восемь лет, каждое лето моя мать ходила загорать на водохранилище. И как-то раз она взяла с собой меня и пошла загорать со своей подругой и ее дочерью. Эта дочь была старше меня немного, и я не знаю, кто эта подруга и как их звали. Я помню только одно: как эта девочка опускается на потертое советское покрывало и в ярком свете сибирского солнца я вижу ее поясницу – и больше ничего. Я помню, я сделала ей замечание: «Ты ложишься как олененок».

– Это как?