Ветер из рая

– Очень даже может быть.

– А какие вообще шансы погибнуть? Или что нас возьмут?

– Погибнуть – процентов тридцать. Мы можем об воду убиться, попасть под винт, утонуть, умереть от голода и жажды. Что нас возьмут – наверное, процентов пятьдесят. На то, что уйдем, остается двадцать.

На самом деле он лукавил. В уме ставил на вариант выбраться на турецкий берег как три или пять из ста.

– Давай тогда ты напряжешься, я хочу еще один раз.

– А мне и напрягаться не надо, я готов.

На ужин они не пошли. Около десяти приходил вахтенный по поручению капитана, спрашивал, все ли у них нормально. Они не открыли, но Белла прожурчала через дверь, что все хорошо: «Немного обгорели на пляже и спим».

В четыре утра тихонько выскользнули из каюты на палубу. На обоих – купальные костюмы и пояса, куда зашиты доллары и драгоценности. В сумке – две пары ласт и надувной матрас.

К ночи поднялся ветер. На всей черной поверхности моря, до горизонта, были видны белые барашки. Волны плюхали в корпус. Судно перевалилось и подрагивало. Слева темной громадой виднелся советский берег. Временами там вспыхивали огонечки: машина неслась по Сухумскому шоссе.

Вдруг от берега засветился, зашарил по поверхности моря мертвеннобелый ярчайший прожектор. Погранзаставы здесь стояли едва ли не в каждой бухте. В его свете стала заметна каждая водяная складка. Ослепительный луч нащупал их корабль. Задержался на пару минут – он здесь был хозяином положения, и удобства пассажиров круизника в расчет не принимались. Всю палубу залило светом фотографической вспышки. И хоть беглецов вряд ли можно было заметить на палубе на таком расстоянии, оба инстинктивно нырнули вниз, спрятались за борт.

Наконец, в очередной раз напомнив всем, что граница на замке, прожектор погас.

Они прошли на корму. На ветру трепетал и полоскался красный советский флаг.

Первым делом надо было перелезть высокий леер.

– Давай прыгнем вместе, –  предложил он. –  Буду держать тебя за руку.

Она перегнулась через заграждение.

Мощный белый след шел по воде от работающих винтов.

– Я не могу, –  прошептала она. – Я не справлюсь. Разобьюсь. Здесь метров десять, наверное.

Он не стал ее уговаривать. На минуту возникла предательская мысль: «Ято могу в любой момент соскочить с этого мероприятия! Брошу Беллу, и мне ничего не будет, наоборот. Вернусь домой, к Люсе с Пашкой!»

– Значит, не будем рисковать? – переспросил он.

– Нет. – Она вся побелела и дрожала. Холодный ночной ветер покрывал тела гусиной кожей и заставлял стучать зубы. – Я не сумею. Я боюсь. Пусть лучше арестовывают.

Для него прыжок в ночное море тоже стал казаться безумием, смертельной авантюрой.

– Может быть, завтра? Вечером? Когда отойдем из Батуми?

– Нет. Я все равно не смогу.

– Ладно, – сказал опер.

Он размахнулся и широко зашвырнул сумку с двумя парами ласт и матрацем в море.

Лететь до воды действительно оказалось долго. Сумка опускалась, словно в замедленной съемке. Потом высекла из черного моря сноп белых брызг, булькнула и пошла ко дну.

– Зачем ты все выкинул? – подивилась она.

– Чтобы не было у нас больше искушения поплавать по ночам.

– Пошли лучше спать.

* * *

На самом деле у него имелся запасной план.

В Батуми они сошли с борта «Тавриды» с вещами.

Белка нашла капитана и, как артистка, плача, рассказала ему, что у нее умерла мама и они срочно должны уехать на похороны в город Черновцы.

В реальности мать Беллы давно покоилась в земле, и ее скоропалительная выдумка никого не могла сглазить.

Батуми – особый, режимный, пограничный город. Каждый приезжий вызывал, рано или поздно, пристальное внимание милиции и КГБ. Значит, задерживаться здесь никак нельзя.

Квартирной биржи, подобной суджукской, здесь не было. Но деньги и во времена СССР решали если не все, то многое. Через час они заселились в сталинскую трехэтажку на набережной, в квартиру с высокими потолками.

– Что мы будем здесь делать? – спросила она.

Привыкшая командовать, с Синичкиным она охотно покорялась его воле, следовала туда, куда он велит, и не задавала лишних вопросов. Казалось, Белла устала руководить и подчинять себе других, соглашалась на роль женщины, послушной спутницы.

– Мы? Посидим пока тут. Подождем.

– Чего?

– Окна на границе.

Даже сейчас, более чем через сорок лет, он не был готов подробно рассказать, кто, когда и как перевел их через советскотурецкую границу: может быть, эти люди живы, а если не они, так их дети, внуки или родственники, и его рассказ может им навредить.

Может, они и сейчас занимаются тем же самым, по тем же тропам доставляют контрабанду, теперь через грузинскотурецкую границу.

Да и ему самому хотелось забыть то время: как они с Беллой и проводником пролежали целый день напролет, не шевелясь, в грязи, скрываясь от советских пограничных патрулей. И как их на жаре в лесу жрали москиты. И сколько долларов и камней пришлось отдать провожатому.

Потом еще требовалось зайти в глубь турецкой территории, не сдаваться местному пограничному патрулю – нередки бывали случаи, когда турки передавали под конвоем советских беглецов назад, в руки нашенских погранцов.