Ветер над сопками

– Я не особо. Чтоб не вытекла! – Макаров вновь куда-то удалился и вернулся уже со своим «ДП» в руках. – Вот! Оставлю! Нас он лишь тяготить будет, а здесь сгодится, если что. Патроны еще есть в диске. Мелочь, конечно, но хоть что-то!

Макаров опустился на колено и расставил сошки пулемета, направив дуло на ручей. Следом он принес охапку наломанных кустов березы и быстро замаскировал «ДП».

– Ну… Все вроде… – осмотрелся вокруг Макаров, оттряхивая друг о друга ладони.

– Николаев как? – спросил Речкин.

– Да как воды попил, опять без сознания… – ответил Номоев.

Речкин не спеша расстегнул нагрудный карман и достал оттуда свой блокнот. Не глядя, он раскрыл его на середине, там, где был загнут лист.

– Номоев, – позвал Речкин бойца, – посмотри у меня в левом кармане… Карандаш там должен быть…

Номоев аккуратно залез в указанный карман и извлек оттуда мелкий огрызок черного от грязи карандаша.

– Дай…

Речкин поставил блокнот ребром на грудь и, приподняв голову, что-то там написал.

– Саша, возьми. – Он протянул блокнот Макарову, опустив голову обратно. – Тот лист, где закладка, жене моей отдашь, если не сможете за мной вернуться… Адрес на первой странице написан. Это адрес родителей ее в Мурманске. Она у них. Надеюсь, еще там они. Остальной блокнот кому-нибудь из начальства отдашь… Там фамилии, списки, журнал боевых действий… В общем, многое по Угловой…

Макаров лишь кивнул, убрав маленькую книжицу в карман галифе.

– Ты, когда на фронт уходил, не узнавал про эвакуацию? Дочери же там оставались твои…

– Не знаю я, где дочери… – виновато улыбнулся Макаров и после паузы добавил: – Ушла от меня жена вместе с ними. Еще год назад. Иначе, чего б я, по-твоему, в первый день на фронт бы попросился, как мальчишка?

Речкин молча убрал огрызок карандаша обратно, в карман гимнастерки.

– Да… – неоднозначно протянул он, – дела…

В воздухе повисла пауза. Тяжелая, томная пауза. Последние точки были расставлены, но никто не решался продолжить дальше. Все колебались, а оттого бессмысленное становилось еще более бессмысленным.

– Ну, все… – Речкин крепко сжал ладонь Макарова, которой тот упирался в землю, продолжая сидеть рядом на корточках, – ступайте! Только доберитесь до наших! Очень прошу! И расскажите им там про нас… Про Угловую… Что были такие мы, что не дрогнули и стояли до конца, что…

Вдруг голос Алексея дрогнул, и в уголках его глаз, смотрящих ввысь, загорелись серебром хрусталики слез. Кадык его нервно загулял по шее, сглатывая подступивший удушливый ком. Макаров оторвал вторую, свободную руку от земли и коснулся ею сверху ладони лейтенанта.

– …Что ушли, когда лишь надежды никакой не осталось. И про тех, кто там остался… Про Титова, Логинова, Розенблюма, Чернова, Галсатэ, Харуллина… Про всех…

– Расскажем! – коротко кивнул Макаров, отпустив ладонь Речкина и поднимаясь на ноги.

– Расскажем, товарищ лейтенант! – вторил ему Номоев, протягивая руку Алексею.

Речкин крепко пожал ее и закрыл глаза. По грязным, небритым его щекам текли едва заметные ручейки слез, оставляя узкие канавки размытой черноты.

Номоев быстро смахнул слезы со своих глаз и первым торопливо зашагал в сторону Николаева.

– Макаров! – громко позвал Алексей бойца, который все еще стоял рядом и смотрел на лейтенанта не глазами взрослого мужика, а глазами лишенного последней надежды ребенка. Полными печали, растерянности и безропотного смирения.

– Здесь я… – тихо прохрипел он.

Речкин обернулся на его голос и приоткрыл глаза.

– Дура жена-то твоя! Такого мужика потеряла! Будь я на ее месте, всю жизнь бы за тебя держался!

Оба улыбнулись.

– Ступай… – тихо проговорил лейтенант.

Макаров и Номоев ухватили шинель, на которой лежал Николаев, и, осторожно ступая, пошли дальше, к Титовке. Звуки их тяжелых, шаркающих по камням шагов очень скоро растаяли за вершиной сопки, оставив Речкину лишь монотонный шум ручья и редкие отзвуки угасающего где-то неподалеку боя.

Теперь он остался один. Абсолютно один. Был лишь шум ручьевой воды, быстро уносящейся вдаль средь камней, скальный выступ, нависающий над Алексеем, и небо. Бесконечное, голубое небо, по которому куда-то спешили серые обрывки облаков. Они сливались друг с другом, выпячивались вниз, темнели и светлели, то и дело роняя на землю брызги дождя.

Воздух оставался очень прохладным, солнце пока было бессильно. К тому же Речкина сильно лихорадило. Холод становился невыносимее с каждой минутой. Он ломал кости и сотрясал тело судорогой до боли в мышцах.

Что теперь ждало его? Сколько протянул бы он так? Жестокая неосведомленность собственным будущим терзала его душу. Без еды человек может обойтись долго, а вот без воды… Двух полных фляг хватило бы дня на два-три. Что потом? И как быстро подзаживет нога, чтоб хотя бы было возможно ползти? И не истечет ли он попросту кровью?

Чтобы навести порядок в мыслях, обдумать пути своего спасения, Речкину необходим был сон. Он очень ослаб. Но сильный озноб и острая, ноющая боль в ноге не давали Алексею заснуть.