Ветер перемен

Дзержинский явно раздражен тем, что я лезу во внутренние дела его ведомства, и приходится немножко подсластить пилюлю:

— Впрочем, не исключаю, что фигура «жадного и неразборчивого в средствах» Лурье всего лишь ширма для какой-то совсем другой операции. Тогда мои подозрения отпадают. Но все-таки даже и в этом случае — работа слишком топорная, а часть ценностей может уплыть на сторону, — недовольно качаю головой.

— А почему вы сообщаете о делах двадцатого года только сейчас? — «соскакивает» Феликс Эдмундович со щекотливой темы.

— Тогда, во время стычки с бандитами, я заработал серьезную контузию. Револьверная пуля ударила в голову — по касательной, но мне и этого хватило. Очнулся лишь на короткое время и едва смог разобрать обрывки разговора. Кроме того, после контузии было плохо с памятью, и по горячим следам вспомнить почти ничего не удалось. А сейчас, в самом конце военных сборов в Сорок восьмой дивизии, услышал, как красноармейцы песню поют — ту же самую, что пели в тот день. И вот как будто плотину прорвало: воспоминания хлынули одно за другим.

— Так, так… И все-таки, Виктор Валентинович, — с нажимом говорит Дзержинский, — что заставляет вас полагать, будто группа валютчиков продолжает действовать?

Да, в хватке ему не откажешь. Ничего не упускает.

— Дело в том, что у меня имеется и еще один стимул, чтобы получше вспомнить ту давнюю историю. На меня идет охота. Вы думаете, мне очень улыбается уже целый год каждый день с собой пистолет таскать и думать: а не вылетит ли вот из того или из этого темного переулка пуля? Очень хотелось понять — из-за чего такая напасть. Теперь понял. Только охотники сменились. От прежних при удаче я сам мог отбиться. А нынешних я даже обнаружить не могу.

— Не можете? — Феликс Эдмундович едва заметно, почти одними только глазами, улыбается. — Так у страха глаза велики. Фантазия разыгралась, а?

— Две перестрелки и ножевое ранение — фантазия? — с возмущением реагирую на его предположение. — Да и не грохнули меня до сих пор только потому, что, похоже, я им живой нужен. Другое дело, что сейчас слежка вдруг стала вестись на хорошем профессиональном уровне, и стоит мне заподозрить в ком-то топтуна, как он тут же исчезает. — Про то, что это подозрения Лиды, и про нее саму предпочитаю умолчать. — Если бы такое было один раз, можно было бы списать на разыгравшуюся фантазию. Но — увы! Дело серьезное.

— Да, назадавали вы нам задачек, Виктор Валентинович… — Сейчас передо мной вновь сидит измотанный работой, донельзя усталый человек. — Будем разбираться.

Разговор вроде закончен, но мне кажется, что я упустил нечто важное. Бросаю взгляд на Феликса Эдмундовича и хлопаю себя рукой по лбу:

— Вот же, чуть не забыл!

— Что еще? — устало спрашивает глава ОГПУ.

— Нитроглицерин! Помогает?

Лицо Дзержинского чуть светлеет.

— Вы знаете, помогает… Даже не ожидал. Спасибо вам!

— А врачи не возражают?

Феликс Эдмундович вяло махнул рукой:

— А! Говорят: раз помогает, то принимайте.

Пожав протянутую на прощание руку, я покидаю кабинет — и только тогда начинаю ощущать, как я сам измотан. В коридоре, у дверей приемной вижу Лиду, молча подпирающую стену.

— Давно меня ждешь? — обеспокоенно спрашиваю ее.

— Не больше часа, — беспечно бросает она.

— Могла бы и домой пойти…

— И не мечтай! А тебя кто проводит?

Вот, дождался! Не я девушку домой провожать буду, а она меня!

— Чекистка ты моя милая, — пытаюсь ее успокоить, — да ведь, считай, закончилось все. Теперь это дело целиком перешло в руки Феликса Эдмундовича.

— Бандитам ты тоже об этом сообщил? — язвительно буркнула она.

Усмехнувшись, обнимаю ее за плечи и целую. А чего стесняться? В одиннадцатом часу вечера в здании уже почти ни души. Так, приобняв ее за плечи, и спускаюсь вместе с ней в вестибюль…

Для Дзержинского рабочий день отнюдь еще не кончился. После нескольких минут раздумий он взялся за телефон. Один разговор, второй, третий. Затем он позвонил заместителю Менжинского. Надо было проверить одно предположение…

— Извините, Генрих Григорьевич, что беспокою так поздно.

— Ничего, Феликс Эдмундович, я же понимаю, что без дела не стали бы беспокоить.

— Вы не знаете случайно, кто приказал установить наблюдение за Осецким, Виктором Валентиновичем?

— Знаю, — тут же ответил его собеседник, — это Агранов отдал распоряжение.

— А в связи с чем?

— К нему поступила оперативная информация о странных контактах Осецкого в связи с подозрительными операциями, затрагивающими валютные фонды. — Ягода знал, о чем говорил. Ведь он сам и надиктовал примерное содержание «анонимного сигнала», который должен был поступить Агранову и стать предлогом для оперативной разработки Осецкого.

— Но почему этим занимается Секретный отдел, а не Экономическое управление? — со строгостью в голосе спросил Дзержинский.