Ветер сквозь замочную скважину

Деревенский похоронный зал за кузницей был единственным, что могло сойти за морг в те времена, когда большинство селян сами заботились о своих усопших, хороня их на своей земле и ставя деревянный крест или грубо отесанную каменную плиту над могилой. У дверей стоял Дастин Топкинс, которого, понятное дело, окрестили Горячим Топкинсом. Вместо обычной для кузнеца кожи на нем были белые хлопковые штаны. Над штанами вздувалась огромная белая рубашка, достававшая кузнецу до самых колен, словно платье.

Глядя не него, Тим вспомнил, что по обычаю в белое одеваются ради мертвых. В это мгновение он понял все, понял так, как не понял даже тогда, когда смотрел в открытые глаза мертвого отца в ручье. Колени его подкосились.

Широкий Питер подхватил Тима сильной рукой:

— Выдержишь, парень? Ведь если нет, то стыдиться тебе нечего. Это твой папа, и я знаю, что ты его очень любил. Как и все мы.

— Выдержу, — ответил Тим. Ответил шепотом, потому что воздух в легкие не шел.

Горячий Топкинс приложил кулак ко лбу и поклонился. Впервые в жизни Тима поприветствовали, как мужчину:

— Приветствую тебя, Тим, сын Джека. Ка его ушло в пустошь, но то, что осталось, все еще здесь. Желаешь ли ты зайти и увидеть?

— Да, пожалуйста.

Широкий Питер остался позади, и теперь уже Топкинс взял мальчика за руку. Не тот одетый в кожаные штаны Топкинс, который, ругаясь, раздувал мехами огонь в горне, но Топкинс, облаченный в церемониальные белые одежды. Топкинс, который ввел его в маленькую комнату со стенами, расписанными лесными пейзажами. Топкинс, который подвел его к пьедесталу из железного дерева в центре, месту, которое испокон веков символизировало пустошь в конце тропы.

Большой Росс тоже был облачен в белое, но это был саван из тонкого полотна. Взгляд безвеких глаз устремлен в потолок. У одной из стен стоял гроб, и от него по всей комнате разносился кисловатый, но довольно приятный запах, ибо он также был сделан из железного дерева и сохранит свое скорбное содержимое на долгие тысячелетия.

Топкинс отпустил руку Тима, и тот прошел вперед уже один. Упал на колени. Просунул руку под полотняный саван и нащупал папину руку. Была она холодной, но Тим, не колеблясь ни секунды, сплел свои теплые и живые пальцы с папиными, как они делали всегда, когда Тим еще был маленьким и едва мог ходить. В те дни мужчина, шедший рядом в ним, казался вечным, а ростом был все двенадцать футов.

Тим стоял на коленях у пьедестала и смотрел отцу в лицо.

Когда Тим вышел, его напугало то, какими косыми стали лучи солнца. Получается, что он пробыл внутри больше часа. Косингтон и Топкинс стояли за кузницей у большой, в человеческий рост, ясеневой поленницы и курили самокрутки. О Большом Келлсе по-прежнему ничего не было слышно.

— Он, кажись, прыгнул в реку и утоп, — предположил Топкинс.

— Давай, залезай в телегу, сынок, — сказал Косингтон, — я отвезу тебя обратно к маме.

— Я лучше пройдусь, если вы не против.

— Нужно время поразмышлять, а? Что ж, хорошо. А я пойду к себе. Обед хоть и холодный, но я с радостью поем и такой. В такие времена никто твоей маме в помощи не откажет, Тим. Никто.

Тим невесело улыбнулся.

Косингтон взобрался на облучок, взял поводья, а потом, словно бы что-то вспомнив, наклонился к Тиму:

— Высматривай Келлса по дороге домой, хотя не думаю, что днем ты его увидишь. А ночью вас будут охранять трое крепких парней.

— Спасибо, сай.

— Не, не надо этого. Зови меня просто Питером. Ты уже взрослый, так что все в порядке, — он протянул руку и сжал Тимову ладонь. — Мне так жаль твоего папу. Ужасно жаль.

Тим шел по Листвяной дороге. Справа от него краснело заходящее солнце. Чувствовал он себя опустошенным и ко всему безразличным, да это и к лучшему, по крайней мере, на некоторое время. Мама ослепла, а без мужчины, который бы содержал семью, какое их ждало будущее? Друзья-лесорубы Большого Росса помогут, насколько смогут, но у них полно своих собственных забот. Папа считал, что дом всегда будет принадлежать их семье, но теперь Тим понимал, что ни один дом, ферма или клочок земли в Листве на самом деле селянам не принадлежат. Ведь в следующем году Сборщик приедет снова и достанет свой свиток. И через два года. И через три. Внезапно Тим возненавидел этот далекий Галаад, который всегда (то есть, в те редкие минуты, когда он о нем вообще думал) казался ему запредельным, полным чудес местом. Если б не было Галаада, не было бы и налогов, и тогда бы они почувствовали себя по-настоящему свободными.

На юге поднялось облако пыли, казавшееся кровавым туманом в свете заходящего солнца. Тим знал, что это едут женщины, которые были у них дома. На своих тележках и двуколках они направлялись в похоронный дом, который Тим недавно покинул. Там они омоют тело, уже омытое водами ручья, в который его когда-то бросили. Вотрут в него масла. Положат в правую руку покойного кусок бересты с написанными на нем именами его жены и сына. Поставят синюю точку у него на лбу и положат в гроб, который забьет Горячий Топкинс. Удар за ударом, один ужаснее другого в своей необратимости.