Ветер сулит бурю

В кухне наступила тишина. Стало так тихо, что слышно было, как тикают висящие на стене часы с закоптившимся циферблатом и маятником, раскачивающимся на фоне побеленной известкой стены. Так тихо, что слышно было только это да легкое похрапывание, как будто кто-то спит в соседней комнате.

Помахивая палкой, Папаша вышел за дверь. Там собралась целая толпа мальчишек с разинутыми ртами и вытаращенными глазами — и откуда их вдруг столько набралось? В траве, что ли, выросли, или, может, у них были потайные ходы? Как это так, еще полминутки тому назад лужайка была пуста, а теперь она кишит мальчишками?

— А ну, сгиньте, — сказал Папаша, палкой указывая им, куда они должны были исчезнуть.

Они ушли.

При других обстоятельствах Большой Микиль, наверно, посмеялся бы. Но не в этой тишине. Жуткая штука, когда только что видишь, как молодой парень носится по полю во все стороны, как какой-нибудь рыжий заяц, а через минуту он лежит на траве и храпит. И к тому же хороший парень. Большому Микилю он очень нравился. Мелет языком без удержу, и все-то ему надо знать, вечно о чем-то расспрашивает. О море, о рыбе. А как плетут сети? А как рыбу ловят? А какого размера должны быть ячейки сетей по международным правилам? А что стоит тонна сельди? А тонна макрели? Как далеко от берега начинает попадаться треска? А треску продают перекупщикам вместе с печенью или печень идет отдельно? И все в этом роде. А потом сам начинает плести какие-то истории, очень забавные, а подчас и непристойные, и у самого глаза веселые-веселые, так что, глядя на него, поневоле тоже начинаешь смеяться.

— Слушайте… — сказал Паднин. Он инстинктивно понизил голос, приноравливаясь к царящей в доме тишине. — Это несчастный случай, говорю я вам… Я ведь в мяч метил…

— Ах, да заткнись ты, Паднин, Христа ради! — сказал Томми.

Паднин взглянул на него, разинул рот, а потом опустил голову и начал в отчаянии теребить руками волосы.

«После такой штуки Питеру о выпускных экзаменах думать, конечно, не придется, — размышлял Томми. — А если скинуть со счета Питера, то, без сомнения, я по всем предметам пройду первым. Кроме него, бояться мне некого. А экзамены-то уже через две недели: к тому времени он вряд ли оправится. Может, и нехорошо так думать, но, в конце концов, Питер может подождать. Он ведь не то что я, не стипендиат, которому надо во всем себя урезывать, на всем экономить. Экономить, чтобы сходить в кино, чтобы сводить девушку на танцы, чтобы покупать толстенные книги, которых нужно все больше и больше по мере приближения к заветной цели. Попробовал бы он поучиться, как я, в тесной кухне, при свете керосиновой лампы, когда кругом вечно воняет рыбой и просмоленными веревками. Попробовал бы, каково в два часа ночи, когда у тебя глаза болят от усталости, залезать в жесткую, как доска, постель, в которой уже лежит, развалившись, громадное, потное тело брата. Повертелся бы на соломенном тюфяке! До чего ему опротивела эта постель и присутствие в ней брата!.. Диплом будет с отличием первой степени, и ему делали уже кое-какие намеки относительно места ассистента при кафедре. Что ж, шестьдесят фунтов стерлингов в год, помимо денежных премий, которые он получит за первые места! С такими деньгами можно даже снять комнатку в городе и поселиться там. Это было бы просто сделать, если бы не мать. Разведет, наверно, драму. Но опять-таки его интересы для нее всегда на первом месте. Ну что ж, поживем — увидим. Не повезло Питеру, что и говорить. Но у него есть еще в запасе будущий год. Что ему? Господи, да при таком доме, как у них! В каждой комнате ковры, мебель удобная. Это может показаться мелочью, но на самом деле это далеко не мелочь. Может, и нечестно думать так в такой момент, но, в конце концов, надо быть реалистом… Важно то, что не важно, как сам Питер как-то сказал. Что ж, теперь он все равно вышел из игры. Передо мной теперь широкая дорога и никаких препятствий».

Он поднял голову и встретил холодный взгляд Папаши. Растерявшись на какое-то мгновение, Томми невольно выпрямился, но потом быстро пришел в себя. «Откуда этому старому шуту знать, о чем я думал?»

Папаша повернулся и на цыпочках пошел наверх в комнату.

Мико стоял, облокотившись о спинку кровати. Делия продолжала прикладывать мокрую тряпку к ране, а будущий врач стоял у маленького окошка, раздвинув тюлевые занавески, и напряженно прислушивался в надежде, что «скорая помощь» не очень задержится, потому что ему совсем-совсем не нравился вид Питера. Только о таких вещах врачи не говорят, врач прежде всего должен уметь держать свои соображения при себе.

«Вид у него сейчас ужасный, — думал Мико. — Просто жуткий вид. Господи, просто жуткий». То, что Питер еще совсем недавно носился по полю и переглядывался с Мико, казалось сном. И вот теперь они собрались вокруг него в этой маленькой комнатушке. Мико очень не нравился этот вид. «Плохо дело, — подумал он. — Но ведь не могли же убить Питера! Разве можно стереть с лица земли Питера, такого живого, веселого, с его неугомонным умом? Разве может так быть, чтобы его вдруг не стало?»