Ветер сулит бурю

Он заметил, что Мэйв устала. Лицо у нее осунулось, и она немного задыхалась, это после такой-то пустяковой прогулки! Она казалась поникшей, совсем как чахлый цветок.

«Боже мой, — подумал он в отчаянии, — как же, наконец, заставить ее забыть?»

Дверь отворилась. Перед ними стояла миссис Кюсак.

«Ну, все теперь зависит от этого, — подумал Мико. — Хоть бы только все сошло благополучно».

Миссис Кюсак сама была жалкая, как воробышек. Волосы у нее поседели, и она их гладко зачесывала назад и закручивала в узел. Личико у нее было маленькое и худенькое, нос обтянутый, глаза светло-голубые, желтоватую кожу изрезали морщины. В своем светло-коричневом вязаном жакете она была похожа на крошечного мужчину, такая плоская у нее стала фигура. Голубая кофточка была сколота впереди камеей. Черная юбка, черные туфли и чулки.

Она взглянула на стоявшую перед ней молоденькую женщину и застенчиво улыбнулась. Улыбнулась и Мэйв.

— Входите, милочка, — сказала она наконец, пожав ей руку.

Мэйв ощутила под ногами ковер, увидела просторную прихожую, залитую странным светом, проникавшим сюда с улицы и из соседней комнаты через синие и желтые стекла входной двери и круглое окно. Затем дверь закрылась, и они оказались в жарко натопленной кухне. Здесь был красный кафельный пол, маленькая плита, начищенная до ослепительного блеска, прямо как пара башмаков. Накрытый стол. На белой скатерти стояли японские чашки с синим рисунком. Посреди стола красовалась ваза с цветами, поблескивали ножи и вилки. Тут же стоял миндальный торт, густо-коричневый на фоне белой скатерти, и еще какой-то торт, покрытый белой глазурью, по которой розовыми буквами было выведено: «С Рождеством Христовым».

— По-моему, — сказала миссис Кюсак, — можно приниматься за рождественский торт. Все равно Рождество уже на носу. Папочке пришлось на несколько минут отлучиться, но он скоро вернется, и мы тогда попьем чайку. Давайте, я возьму ваши вещи, милочка. Раздевайтесь, пошли наверх, я провожу вас в вашу комнату, — все это одним духом.

Когда Мико нагнулся за чемоданом, она сказала:

— Нет, нет, Мико, ты здесь подожди и обогрейся, я сама отнесу.

И она нагнулась, и подхватила чемодан, и взвилась по лестнице, как птичка, а Мико так и остался стоять, громадный, чуть не под потолок, с красным от волнения лицом, и Мэйв улыбнулась ему, прежде чем пошла наверх следом за хозяйкой.

Она не привыкла к лестницам. Ладонь скользила по полированному дереву перил, ноги утопали в мягком, упругом ковре. Наконец она добралась до площадки, а миссис Кюсак уже стояла там у открытой двери и застенчиво улыбалась, как будто хотела сказать: «Надеюсь, вам здесь понравится». Самоотверженный поступок с ее стороны, потому что это была комната Питера. Мэйв вошла и огляделась: узенькая кровать под окном, покрытая синим стеганым одеялом; посередине одной стены камин, от которого в обе стороны расходились полки, заставленные от пола до потолка самыми разнообразными книгами. В камине горел огонь, он освещал комнату; на окнах висели накрахмаленные тюлевые занавески, казавшиеся на солнце совершенно ослепительными.

Мэйв решила, что комната очень милая. Она подошла, села на краешек кровати и опустила голову.

Она устала. Шум мотора все еще отдавался в мозгу. Стоит только вырвать корни, и понесет тебя ветром, как пушок одуванчика, неизвестно куда. И вот на пути попалась эта комната, светлая кухонька внизу, эта маленькая встревоженная женщина в дверях, тоже, видно, побывавшая в одинокой обители и вернувшаяся назад. Мэйв понимала ее, понимала всем своим существом, чувствовала ее тоску, видела, как она, вроде нее самой, бродит ощупью, будто впотьмах. Так бывает в темной комнате: идешь, вытянув вперед руки, чтобы не налететь на стенку, и вдруг рука встречает руку, и ты спасена, ты попала на верный путь. Она ощущала все это, и эти ощущения странным образом передавались маленькой женщине, стоявшей позади нее.

По крайней мере, она нисколько не удивилась, когда эта гостья с печальными глазами бросилась на кровать, уткнув лицо в одеяло, и ее плечи вдруг начали вздрагивать.

Миссис Кюсак неторопливо подошла к ней. Она ничего не сказала. Только дотронулась слабенькой рукой до ее спины. До худой спины с острыми лопатками. Может, миссис Кюсак и знала, сколько надо было пережить, чтобы так исхудать. Поэтому она только дотронулась до ее спины, а потом вышла и прикрыла за собой дверь, достаточно громко, чтобы это дошло до сознания той женщины, что осталась там на кровати, а сама с блестящими глазами пошла вниз.

— Не беспокойся за нее, — сказала она большому, растерянному Мико, дожидавшемуся ее в кухне. — Не беспокойся за нее.

Мико внимательно посмотрел на миссис Кюсак. «Эти женщины! Разве поймешь их? — Вот сейчас он увидел что-то новое в глазах миссис Кюсак. — Что это? Может, у нее наконец цель в жизни появилась? Во всяком случае, в глазах ее появилось что-то, чего раньше в них не было».

— Она очень устала, Мико, — сказала миссис Кюсак. — Но теперь за нее можно не беспокоиться.

— Худая она очень, — сказал Мико. — Вам не кажется, что она уж чересчур худая?