Ветер сулит бурю

Ему нужно было очень мало. На хлеб он мог сам себе заработать, а если хлеба бывало маловато, он мог подтянуть кушак. Ему нужна была только она — если можно, конечно. Сейчас казалось, что это совершенно невозможно, но ведь и не такие еще чудеса случались. Она, по крайней мере, привыкла к его лицу, а это уже много. И поскольку оно ей уже давно примелькалось, она его, наверно, и замечать не будет. Итак, уже одно препятствие устраняется. Только что в том толку, когда их все равно остается не меньше, чем на ипподроме в Баллибрите? Комин, например! Неужели кто-нибудь, побыв замужем за Комином, захочет после этого выйти за какого-то Мико? Вот где загвоздка. Ну хорошо, предположим, согласится она. А дальше что? Разве так она привыкла жить? Где взять дом? Какой? И даже если будет дом, что будет у нее за жизнь, когда Мико вечно в море, а она одна дома? Как насчет этого? Пожалуй, это самая страшная загвоздка. Разве не было у нее так уже один раз? И кто может быть уверен, что это не повторится?

Мико тяжело вздохнул.

«Нет, куда там, — подумал он, — невозможное это дело, и видит Бог, без чуда тут не обойтись. Так-то. И ныне и присно и во веки веков, аминь».

— Здравствуй, Мико, — сказала девушка, которая подошла и тихонько опустилась на колени рядом с ним.

Он повернул голову, широко открыв глаза, словно испугался, не сказал ли вслух чего-нибудь лишнего.

— Здравствуй, Джо, — сказал он затем удивленно.

— Я следом за тобой пришла, — прошептала она. — Я как раз увидела, как ты входил в церковь. Выйдем на улицу, мне поговорить с тобой надо.

— Ладно, — сказал Мико, не понимая, в чем дело.

Однако он поднялся, преклонил голову перед алтарем и вышел вслед за ней.

Он редко виделся с ней после того, как умер Питер, и сам не хотел, да к тому же догадывался, что и она его избегает. И что толку было ворошить прошлое? Мертвого не воскресишь, так зачем же зря тревожить его память? Нет, ни к чему это. Он знал, что она стала учительницей. Раза два он видел ее на ежегодной религиозной процессии с целым полчищем бесенят, которые в белых платьицах и с белыми вуалями на головах казались ангелочками.

Они встречались и разговаривали, но больше общими фразами, вроде «Ну, как ты?», «Что сейчас делаешь?», и, встретившись глазами, спешили отвести их в сторону, и она обычно говорила: «Ну, мне пора, мне еще такую уйму упражнений проверять», — показывая ему груду перемазанных чернилами тетрадей, надписанных крупными неуверенными каракулями.

Она обернулась, когда он спускался по ступеням, и посмотрела на него. Она посмотрела на него, и не отвела глаз, и улыбнулась. И вдруг стало видно, какая она: хорошая, вдумчивая, умная девушка, способная и трудолюбивая.

— Ты очень хорошо выглядишь, Мико, — сказала она, когда он поравнялся с ней, и взяла его под руку. — Пошли на реку, — продолжала она. — Там можно поговорить.

— Ладно, — сказал Мико. — Ты и сама неплохо выглядишь. Давно я тебя не видел.

— Да, — сказала она. — Слишком давно. Я много раз собиралась к тебе зайти, да все откладывала. Теперь уже ничего. Теперь все ясно.

Они вышли за ворота церкви. Она все еще держала его под руку, и парни, собравшиеся у ограды, одобрительно засвистели, а один из них сказал громко:

— Теперь понятно, зачем он в церковь ходил.

А другой добавил:

— А для нас там ничего не осталось, а, Мико?

И Мико обернулся к ним и засмеялся, и Джо, ничуть не смутившись, тоже посмотрела в их сторону, и улыбнулась им, и помахала рукой, и они приподняли кепки вполне учтиво. А потом, не успев перейти через дорогу, Джо и Мико совершенно о них забыли и пошли лугом к деревянному мосту над шлюзовыми воротами. Они пересекли мост и шли прямо по траве, пока не добрались до того места, где начиналась набережная. Отсюда можно было смотреть на кипящую внизу реку. Джо села, поджав под себя ноги, и Мико опустился рядом с ней и свесил ноги над водой.

— Я вас покидаю, Мико, — сказала она. — Вот и хотела проститься.

— Куда это ты собралась? — спросил он ее.

— Ухожу в монастырь, — сказала она и повернулась к нему, чтобы посмотреть ему в глаза. Она уже хорошо изучила выражение, появлявшееся обычно в глазах собеседника, когда она объявляла о своем решении.

Когда умер Питер, она три дня и три ночи не выходила из своей комнаты, невзирая на мольбы матери, на угрозы отца, на уговоры братьев-близнецов. Потом вышла, и оказалось, что она почти не изменилась. С того дня она ни с кем из них никогда не говорила о Питере. Точно его никогда и не было. Точно она никогда и не запиралась на трое суток в своей комнате. Она сделала им только одну уступку — подошла и поцеловала в щеку измученную, встревоженную мать и сказала: «Извини, мама, я не хотела тебя огорчать». И все. Она закончила колледж и пошла преподавать в школу. Она любила учить детей. Из нее вышел хороший педагог. Она умела подойти к ученикам. Она не была ни слишком строгой, ни слишком мягкой. У нее оказался неиссякаемый запас терпения. Это качество она открыла в себе за те три дня и знала, что оно останется с ней на всю жизнь.