Ветер Трои

– Я не рыжий и никогда им не был, – мягко возразил Тихонин. – Я из России и давно седой. Просто моя седая голова отчего-то отливает медью на свету, и никто не скажет отчего… Я хочу поговорить об участке при дороге, который – рядом с супермаркетом. Там оливы и маленький огород в углу…

– Это Мелина, ее дом по соседству, она там держит огород, пока земля не продана, – сказала Фиона и пояснила: – Мы здесь все свои.

– И вы землю продаете? – уточнил Тихонин.

– Земля не наша, – ответила ему Фиона, – но хозяина мы знаем: мы здесь все свои.

– Он здесь?

– Нет, он в Мессонги бывает редко.

– Надеюсь, он хотя бы в Греции? – спросил Тихонин и признался: – Я не люблю решать дела онлайн, по крайней мере – с незнакомыми людьми.

Фиона успокоила:

– Он близко, в Керкире, и тоже не любитель разговаривать вслепую; думаю, что вы ему понравитесь.

Она торжественно, но и не мешкая, достала телефон из кармана кухонного передника, кому-то позвонила, с кем-то вступила в долгий разговор по-гречески. Ее улыбка, вдруг застыв, от слова к слову становилась все растерянней, пока не сделалась унылой, но и не исчезла вовсе… Окончив разговор, Фиона снова перешла на английский:

– Poor Ioannidis![2]

– Уже продали? – попытался угадать Тихонин. – Или хозяин передумал?

– Нет, ничего не изменилось. Спиридоний будет счастлив с вами встретиться. Он бы и сейчас сюда приехал, но не может – он хоронит Иоаннидиса. – Фиона помолчала. – Но если вы готовы подождать… или вы спешите?

Тихонин не спешил. Он заказал у Атанасио – и по его совету – тарелку жареного гавроса: так называлась мелкая, размером со снеток, жирная рыбешка, к ней салат с фетой, бутылку ледяной рицины и сладкий крепкий кофе, смолотый по-гречески, то есть в пыль.

Рицина нагревалась слишком быстро, Тихонин торопился допить ее холодной, и потому ее надолго не хватило; он попросил еще бутылку и, отдельно, лед в стакане. Зной стоял столбом, как если бы остановилось время, но тень навеса неумолимо отползала в сторону, понемногу оставляя беззащитными голые колени и ступни Тихонина… Он то и дело, скинув шорты, выбегал из-под навеса к морю, погружался в воду, теплую, как пар турецкой бани, и возвращался к столику, на котором Атанасио уже который раз менял стакан со льдом…

– Ты почему не плаваешь? – спросил он у Тихонина. – Не научился или не любишь море?

– Я люблю море, – сказал ему Тихонин, – но боюсь его воды. Тонул однажды, еле выплыл.

– В России?

– Нет, в Босфоре. Около Стамбула.

– Да, там это возможно, – меланхолично согласился Атанасио.

Почти безлюдное кафе порой совсем опустевало, и Атанасио все чаще останавливался возле Тихонина с коротким разговором – и, прежде чем Тихонин вдруг забылся, разморенный рициной и жарой, успел сообщить, что в своей прошлой, еще ирландской жизни Фиона изучала этнографию, а в жизни новой, греческой, об этнографии забыла, занялась семейным бизнесом, обычным в Месcонги: кафе, жильем, сдаваемым внаём, инжиром, абрикосами, двумя оливковыми рощицами на холмах между Месcонги и Мораитикой, а для души – самозабвенно погрузилась в бездну проблем своей новой родни, ловко распутывая отношения родных и близких Атанасио всякий раз, когда они запутывались сызнова.

…Фиона вывела Тихонина из забытья, и ее голос был тревожен:

– Не засыпайте, спать нельзя. Сорок шесть в тени. Спиридоний не простит нам, если вы получите тепловой удар, и я себе такого не прощу… Вам нужен душ и кондиционер. Вам нужно отдохнуть и подождать еще немного Спиридония… У нас неподалеку есть апартаменты для приезжих; сейчас там никого. Если хотите, Атанасио вас проводит.

Атанасио взялся отвезти его на мотороллере. Когда вырулил на дорогу, Тихонин попросил его притормозить у супермаркета. Нашел свою машину, извлек из ее салона, пыхнувшего жаром в лицо, рюкзак, к которому привык настолько, что забывал о нем, таская на спине, зато, когда снимал – не забывал его нигде; забежал в супермаркет; возле кассы, как и ожидал, нашел прилавок с сувенирами, открытками и путеводителями на разных языках. Купил, не выбирая, греческий и вернулся к мотороллеру.

…Апартаменты – двухэтажный, цвета светлой охры дом на каменистом невысоком холмике назывался «Эвридика» – по имени матери Атанасио, о чем тот как бы вскользь, но с чувством сообщил Тихонину и проводил его по внешней лестнице на второй этаж. В комнате с двумя кроватями, как в недорогом отеле, Атанасио раздернул шторы и запустил кондиционер. Уходя сквозь кухню, предложил Тихонину освоить по-хозяйски содержимое холодильника:

– Оливки свои, томаты свои, и сыр у нас свой – Эвридика делает сама, тебе понравится. Отдыхай пока, а Спиридония я приведу, как только он объявится.