Ветер в черном (СИ)

Мальчик рос, и мечта побывать на небесных лугах оставила его, но страсть к звездам не утихала. Он наполнял их рисунками целые свитки, соединяя точки в витиеватые узоры, многим из которых он дарил не менее витиеватые названия.

— Ты слишком много смотришь на звезды, — повторяли ему старейшины и гнали мальчика учиться — то к кузнецу, то к лекарю, то к лесорубу, но нигде он не проявлял должного усердия и ничто ему не было интересно так, как ночной небосвод.

Когда мечтатель стал тем, кто он есть — юношей, чья душа была навеки прикована не к земле, — его постепенно оставили в покое, махнув рукой. Пускай слоняется под своими звездами до тех пор, пока не причиняет кому-либо вред.

Та ночь была одной из многих, но волею судьбы стала для Руды особенной. Мечтатель прогуливался по синим в ночи холмам, зная: вьюги не будет, а волки не выйдут из леса, ведь обоим идолам люди снега поклоняются истово и старательно. Взгляд мечтателя блуждал, как и его мысли; может ли оказаться так, что это мир не имеет никакого значения, а звезды — такие прекрасные звезды! — являют собой всё?

— В них действительно есть высший замысел, — произнес глубокий голос за спиной мечтателя.

Юноша обернулся, и вначале ему показалось, словно он не видит ничего — но потом он разглядел складки плаща и бледные руки. В глубине рукавов сверкало звездное небо, что было ему так знакомо… и одновременно оно было совершенно иным. Кроме привычных белых точек там полыхали розовые, будто чьи-то веки, спирали, алые хвосты комет и пронзительно-голубые взрывы.

Мечтатель поднял глаза, и ему улыбнулась луна — уложенный на спину серп, тонкий, как руки невидимого незнакомца. Длинные золотистые волосы ледяным водопадом пролились по краям черного, словно бездна, лица.

— Словно бездна, из которой я вышел, — улыбка не двигалась, а слова проросли из ниоткуда внутри мечтателя.

— Ты читаешь мысли… ты говоришь моими мыслями…

Внезапно незнакомец исчез и появился снова, заставив мечтателя повернуться. Теперь тот висел в половине человеческого роста над землей, и на фоне звездного неба юноша мог увидеть его размашистый силуэт.

— И летаю, — промолвил он.

— Ты — третий идол? — высказал мечтатель неожиданную догадку.

— Я — первый идол, — поправил его невидимка. — Я создал этот мир, и мое имя Чарснотилингерра.

— “Дитя звездного склона”…

— Да-да, я знаю, как меня зовут, можешь не повторять, — отмахнулся Чарснотилингерра; рукава качнулись, и звезды внутри них на миг смешались с настоящими — или именно они и были настоящими? — в ослепительно сияющее действо. — Теперь и ты знаешь. Принеси своим братьям и сестрам знание обо мне.

— Они не поверят мне, — нервно рассмеялся мечтатель. — Они мне никогда не верят.

— Неужели я напрасно вложил в тебя стремление к звездам? — с неожиданной мольбой в голосе произнес Чарснотилингерра.

Мечтатель долго смотрел на молчаливую луну-улыбку и наконец прошептал:

— Тогда я заставлю их поверить.

Возвратившись домой, он отыскал в материнском доме факел и кремень; затем проник в хранилище и достал оттуда несколько горшков с жиром. Рассвет наступил гораздо раньше, чем ему следовало наступить, ибо пожар высветил все до последней мелочи — начиная страхом в человеческих глазах и заканчивая выщербинами на деревянных лицах второго и третьего идолов.

А Чарснотилингерра растворился в ночи, зная, что мечтатель правильно уловил второе предназначение ночного идола —

разрушать.

— Ты уверен, что не списал мечтателя с себя и не хочешь сжечь Фикесаллерамник дотла? — спросил Эолас, выискивая подсказки на лице Леднио. Тот покачал головой; быстро проверив его поверхностные мысли, Эолас понял, что юноша честен.

— А зря.

Ночь стояла ясная, чему Эолас был несказанно рад. Мричумтуивая с неохотой сказал ему, что, дабы попасть к Колодцам Руды, идти следует немного южнее созвездия Волка; иной человек снега на месте Эоласа гордо заявил бы, что в священной миссии ему помогают все три идола. Эолас лишь поднял повыше песцовый воротник и молча — в знак своего презрения — отправился в путь.

В какой-то момент он хотел обогнуть Фикесаллерамник по Западной грани и скрыться в лесу — в конце концов, волков легко отпугнуть огнем, — но боялся, что дотошный Мричумтуивая всюду послал разведчиков. Значит, просто уйдет настолько далеко, насколько ему позволяет хилая физическая форма, и просидит всю ночь у костра где-нибудь под холмом, пряча дым при помощи магии.

План пошел крахом через несколько часов, когда Эолас уже сидел возле костра, размышляя над собственным существованием. Мелкий снег, что начал сыпаться ему на плечи, наперво лишь раздражал, но вскоре заронил беспокойство. Во мраке нельзя было различить, насколько темны подступающие тучи, а осень в Руде никогда не радовала погодой, несмотря на все почитания снежного идола.

Предчувствие не обмануло Эоласа: пламя всколыхнулось от ледяного порыва ветра, так что пришлось докинуть еще хворосту, столь предусмотрительно захваченному с собой. Мог бы, конечно, использовать письмо, которое так и не передал Парлитоу, но жечь рукописи Эолас не привык.