Ветер в ивах

Некоторые полагают, – начал он, – что кража автомобиля это – тягчайшее преступление. Такое заключение, конечно, имеет все основания. Но оскорбить полицию?! Это значит, преступить закон сверх всякой меры! И с этим надлежит считаться. Предлагаю подвести итог следующим образом: двенадцать месяцев за угон автомобиля, три года за опасное вождение и пятнадцать лет за дерзость полиции. Согласно представленным суду свидетельским показаниям, эта дерзость была в высшей степени нахальной. Таким образом, если принять во внимание хотя бы одну десятую из того, что показала свидетельская ложа /а лично я во внимание больше и не принял/, то все три срока при тщательном сложении дадут итог в девятнадцать лет…

– Высший класс! – одобрил Председатель.

– Однако, будет лучше, если округлить до двадцати, так вернее, – сделал вывод Секретарь.

– Исключительно разумное предложение, – поддержал Председатель. – Заключенный! Возьмите себя в руки, попытайтесь встать прямо. Вы осуждены на двадцать лет. И смотрите, если вы снова предстанете перед нами, то будете осуждены еще строже!

После этих слов неумолимые служители закона промаршировали к беспомощному Жабу, сковали его цепями и, несмотря на пронзительные протестующие вопли, выволокли из здания суда. Его тащили через базарную площадь, где праздная толпа, такая солидарная с разыскиваемым преступником и такая беспощадная к уже пойманным, закидала его своими морковками и насмешками. Потом его освистывали школьники. И невинные личики их светились от удовольствия, поскольку они всегда поступают по-джентльменски со всяким, кто попадает в трудное положение. Его гнали через тоскливо скрипящий подъемный мост под остроконечные решетки опустившихся за ним ворот, под хмурую арку зловещего старого замка, чьи средневековые башни парят высоко в небе. Потом – через караульные помещения с гогочущими солдатами. Потом – мимо часовых, которые покашливали с леденящим душу сарказмом. Потому как, чем же еще часовой, стоящий на посту, может выразить свое презрение к преступнику?! Потом погнали наверх по изношенным от времени крутым ступеням мимо человека с мушкетом; в шлеме и в латах из стали. Тоже, между прочим, бросившего явно угрожающий взгляд через свое забрало. Затем миновали множество дворов, где сбившиеся в своры собаки молотили воздух лапами, пытаясь к нему прорваться. Шли мимо старых служак, чьи алебарды были прислонены к стене, а сами они дремали после кружки коричневого пива и порции паштета. Все дальше и дальше – мимо раздевалки и мимо комнаты пыток… мимо прогала, который вел к эшафоту… и так прямо к двери закоптелой темницы в самом центре громадной крепости. Наконец, они остановились рядом с тюремщиком, который сидел и вращал на пальце связку могучих ключей.

– Эй, ты! – проговорил сержант полиции, снимая шлем и обтирая потный лоб. – Очнись, старая гагара, и прими от нас этого гнусного Жаба, криминального проныру и непревзойденного наглеца. Следи за ним и опекай его со всем мастерством, на какое способен. Продемонстрируй всю свою сноровку, седая твоя борода. Будь начеку, иначе своей безмозглой башкой за него ответишь!

Тюремщик мрачно кивнул, положил вялую руку на плечо несчастного Жаба, и ржавый ключ скрипнул в замочной скважине. Тяжелая дверь лязгнула, отгородив их. Жаб оказался в глухой подземной темнице, самой крепкой и самой надежной во всей Благословенной Англии.

VII. Свирель на рассвете

Прячась в тёмной каёмке прибрежных ив, крапивник насвистывал свою нежную песенку. Вечер уже перевалил за десять часов, но небо всё ещё цепляло и удерживало шлейф уходящего светила, а смягчённый послеполуденный зной нехотя рассеивался как от прикосновения прохладных пальцев короткой летней ночи.

Крот, блаженно вытянувшись, лежал на берегу, всё ещё изнемогая от напряжения неистово жгучего безоблачного дня, и ждал возвращения друга. В обществе нескольких приятелей он провёл немало времени на реке, предоставив возможность Водяному Крысу посетить Выдра. И он уже разок забега́л домой, но застал дом пустым и тёмным, без каких-либо следов хозяина, который явно засиделся. Жарко было даже подумать о том, чтобы оставаться внутри, поэтому Крот улёгся на холодные листья щавеля и стал перебирать в уме недавние события, размышляя о том, насколько славными они были.

Внезапно сквозь шелест высушенных трав до него донеслась чья-то лёгкая поступь.

– О, благословенная прохлада! – проговорил Крыс (а это был он), и он уселся на берегу чем-то явно поглощённый и озабоченный.

– Вы, конечно, оставались на ужин? – выждав минутку, поинтересовался Крот.