Однако в ту пятницу, после свадьбы Анни, как именно он повел себя, переступив порог церкви? Я встал у южных врат, пытаясь восстановить его перемещения по церкви. Он прошагал через неф и опустился на колени перед своей Девой Марией, в этом я не сомневался, и не только потому что он всегда так делал, но потому что в тот день я сказал в шутку:
— Вы составляете прекрасную пару, ты и Мария.
И в данном случае шутка моя была правдива: он — в набожной истоме, Она — во славе материнства словно позабывшая о своем могуществе. Ньюман ответил примерно так:
— Но Она положила глаз на старого плюгавого рогоносца Иосифа.
— Исключительное право, данное женщинам, — выбирать мужчину понезначительнее, — сказал я.
Ньюман улыбнулся и склонил голову перед Девой.
Но это было после. А раньше, когда он только вошел в церковь через южные врата и, широко ступая, двинул наискосок по нефу, поднял ли он глаза и взглянул ли на стенную роспись со святым Христофором? Или он шагал с опущенной головой? Стоя у входа, я вообразил себя Ньюманом, промокшим, усталым, статным, всегда с прямой спиной и молитвенником в руках. Промокшие и усталые не ступают широко, для этого они слишком измучены; вероятно, он плелся нога за ногу, а когда мы плетемся, мы более склонны озираться, поглядывать то вверх, то вокруг, разве не так? А если он озирался, он должен был увидеть святого Христофора, потому что не увидеть было невозможно. Святой Христофор находился прямо перед ним на стене, доступный любому глазу, но только не опущенному долу. Ньюман не опускал глаз. Он заметил меня у алтаря, когда я готовился к мессе, и сказал: “Крыша в притворе течет, Джон”. Значит, он должен был взглянуть на святого Христофора, хотя бы мельком.
Но мимолетного взгляда достаточно ли?
Однако если Ньюман прямиком направился к алтарю, тогда его взгляд был сосредоточен на мне, а не на противоположной стене, — он не то что не увидел бы эту стену, но даже мельком не смог бы на нее взглянуть.
— Крыша в притворе течет, Джон, — сказал он.
— Знаю, — ответил я. — Хэрри Картер обещал прийти завтра и починить.
— Хэрри Картер слишком много работает, этак он свалится замертво, не дожив и до тридцати, — обронил Ньюман и, казалось, пожалел, что заговорил про течь.
А если он огорчился, то к своему алтарю он шагал, не озираясь ни на какие настенные росписи; зажег свечи, встал на колени и раскрыл молитвенник на хвале Деве Марии. Наверняка он читал из Евангелия от Луки и пел гимн в Ее честь, как обычно по пятницам.
Уходил он второпях. Я еле поспевал за ним, поддернув пятерней полы моих одеяний. Ступал я размашисто, будто на пожар спешил, как и Ньюман от своего бокового алтаря к притвору, где стояла Сара; ее трясло, и она щипала себя за кожу, словно это была одежда, которую можно сдернуть. Она появилась, когда Ньюман пел гимн; заметив Сару, я направился к ней, и тут она вскрикнула жутковато, но не громко, и тем не менее это походило на вопль роженицы.
— Отче, мне холодно адски!
Я повернул в ризницу за одеялами. К Саре подбежал Ньюман, набросил на нее свою тунику, потом закутал в одеяла и понес Сару домой, где, вероятно, развел огонь в очаге и вскипятил воды. На святого Христофора он не посмотрел, не взглянул даже краем глаза. В церковь он больше не вернулся. А на следующее утро Ньюман утонул.
Если он так и не увидел святого Христофора — вечером накануне своей смерти, — если не устремил на него взора и вдобавок принял смерть внезапно, без покаяния, лишенный помощи священника, его душа теперь пребывала в страшных муках. Она угодила в ловушку между этим миром и загробным, тщетно колотя кулаками в небесные врата, — для нее они не откроются. Речные духи и духи, порожденные воздухом, что скачут среди нас, не упустили случая поизмываться над душой Ньюмана забавы ради. Преисподняя маячила перед ней, и что еще оставалось этой исстрадавшейся душе, как не вернуться в знакомый ей мир и бродить вокруг, играя на лютне, либо сидеть в церкви в ожидании, когда за нее помолятся и совершат добрые дела во имя ее, и тогда небесные врата приоткроются чуть-чуть — ей и щелки хватит — и адово пламя отступит вглубь.