Ветер западный

На Крещение Господне, январь как раз истек, Ньюман, по возвращении из паломничества в Рим, возник по другую сторону темной будочки — исповедовался он непрестанно, когда не был чем-нибудь занят. Что же он повидал в своих странствиях?

— Весь мир объездил на повозках и купеческих судах, — сказал он. — Повидал много всякого.

Мулов, тяжело навьюченных шерстью, и от этих тюков несло овцами и тиной, молоком и навозом так, что в горле першило. Тюки двигались в одну сторону, жесть в другую, скупщики теснились здесь, пилигримы там. Сало, козьи шкуры, соль, хмель, серебро, хлопок, воск, шелк, оловянная посуда, древесина, смола, поташ, мыло, пряности, скот, бумага, зерно, камень, стекло, доспехи, бумазея, вино, сахар, белая жесть, уголь. Железа как грязи и в изобилии медь, которую добывают в горах. Испанское оливковое масло, золотисто-зеленое, как первые всходы зерновых; шелк из Сицилии; индийский перец, имбирь, кардамон, мускатный орех; сушеные корни ревеня и галангала[33] из Восточного Китая; алоэ из земель, окружающих Красное море; гвоздика, от которой пылает язык; парча и прекрасные величавые гобелены тончайшей выделки; пепел от сожженного кустарника в Сирии, отправляемый в Венецию для нужд стекловаров и мыловаров; бивни азиатских слонов и рога единорогов, их скупают в Александрии, а оттуда везут в Париж резных дел мастерам; индийские изумруды, рубины, сапфиры и алмазы, лазоревый камень с берегов Оксуса[34], персидский жемчуг и бирюза.

— …в землю, где пшеница, ячмень, виноградные лозы, смоковницы и гранатовые деревья, в землю, где масличные деревья и мед[35], — вспомнились мне строчки из Писания.

— Познавать мир только по Писанию! — накинулся на меня Ньюман. — Разве это не противление Господу — отрешиться от земель, Им созданных, от красок, что Он изволил придумать и смешать, отдав предпочтение набору слов на вульгате? Лишь тот, у кого не голова, а камень, способен до сих пор воображать, будто мы на нашем островке отделены от других стран, ибо весь огромный мир все равно что радуга, чьи цвета вплетены в наши серые тона и зелень. Из чего сделан, по-твоему, этот ремень? — спросил он, хотя ремня я видеть не мог. — Не из английских коз, а из норвежских. А мука для выпечки хлеба на прокорм наших больших городов? Из балтийского зерна, что произрастает далеко на севере. А наш новенький затейливый флюгер? Из испанского железа. Наша маленькая земля испещрена чужеземностью, Господь желает нам разноцветья.

Что до меня, я слушал и дивился, откуда Ньюману столь доподлинно известно, чего желает Господь, и меня одолевало странное ощущение, будто через решетку на мою сторону проникают не слова, но мотыльки, мелкие, трухлявые.

— И это еще не все, — продолжил Ньюман. — Мы не только знакомимся с новыми вещами, когда осмеливаемся покинуть Оукэм, добраться до порта, выйти в море и наперекор приливам плыть в Европу, — нет, не только, хотя вещи, это, в конце концов, суета сует, не более, — но мы также набираемся новых представлений о мире, о душе. Откуда бы я узнал, что музыка, сотканная из воздуха, отлично резонирует с воздухом в нашем ухе и с воздухом человеческого духа, — и получается, что музыка может прямиком направить нас к Господу, исцелить нас? Так говорят во Флоренции и Риме.

— Не слыхал, — ответил я и подавил зевок, вызванный не скукой или усталостью; зевком я хотел дать отпор, поскольку в этих разглагольствованиях о Боге священнику места не находилось, при том что Ньюман выкладывает самое сокровенное не кому-нибудь, но своему приходскому священнику.

— Как и о том, — не смолкал Ньюман, — что человек сумел раскусить ускользающую, словно призрак, загадку времени и впрячь время в циферблат, минуту за минутой, час за часом.

А также о том, что в загранице пристрастились изображать нас, мужчин и женщин, красивыми. Не убогими мешками грешной плоти, но благообразными существами, — например, на Пьете, что он повесил в своем алтаре, Христос, хотя и распятый, похож на обыкновенного мужчину в расцвете лет с мускулистыми ляжками и широкой грудью, а заплаканные глаза Марии криком кричат о материнской любви, это настоящая мать, какая была у него и у меня.

А кроме того, — со слов Ньюмана — кое-кто из заграничных умников утверждает, что Библию местами надо бы переписать, ибо если заглянуть в греческую Книгу, как у них там, за морем, ныне принято, многое видится в ином свете. В частности, исправили в начале было слово на в начале было говорение. Я плюнул в сердцах, не сдержался. И говорение было с Богом. Я опять сплюнул и сказал:

— Словно Бог — твоя родня, что живет на той же улице, что и ты.

— Да, — подхватил Ньюман, — словно Бог — твой сосед и друг. — Рывком он придвинулся к решетке вплотную, попросил меня прижать ладонь к плетению и прижал свою к моей, но скоро отнял. — Джон Рив, мой грозный друг, — сказал он, перекрестился и попросил благословить его.