Ветер западный

Никому не хочется говорить плохо о мертвых, но не могу не признать, что подобные штучки со стороны Ньюмана нередко доводили меня до бешенства. Положим, ты хочешь возвести церковь и говоришь своему другу, каменщику: “Я сам буду класть стены, ты мне не нужен”. А затем, не переводя дыхания, просишь каменщика приняться за работу. Разве этот мастер по камню не вправе скрести в затылке, недоумевая, чего, собственно, от него хотят? Если Ньюман вступил в говорение с нашим великим и молчаливым Мастером, зачем же он, не переводя дыхания, просит меня о благословении? Мог бы напрямик обратиться к Богу.

Однако я благословлял его всякий раз, как тот каменщик, что непреложно берется за долото, известь и приставную лесенку. Потому что Ньюман был моим другом? Потому что я любил его? Потому что не благословить казалось невозможным?

А теперь — самому странно — я говорю о нем в прошедшем времени, поскольку он уже день как мертв. Не поторопился ли я? В чем суть, Господи, официального признания кончины?

* * *

— Отче, не подумайте чего, пришла я не за индульгенцией, про которую вы бумагу написали и вывесили вчера на двери, у меня дело поважнее, да и не надо мне индульгенции этой, на что она мне сдалась.

Наша церковная староста, Джанет Грант; ей ничего и никогда не надо, кроме ревностного и добросовестного исполнения своих обязанностей во имя Господне — зажечь свечи в церкви, почистить потир, подмести и прибраться в алтаре, разгладить странички в Псалтырях.

— В пятницу утром поздним, отче, до свадьбы вашей сестры, я шла через церковный двор, как обычно, я ведь каждый день там хожу, по нескольку раз на дню, да и вы тоже… и вот иду я мимо рябины, той, что растет у дорожки, там, где дорожка сужается, ну, сами знаете, и гляжу, крокусы расцвели, целая полянка крокусов, и дрозды слетелись… на рябину, значит, усаживаются на ветки и ягоды клюют…

Она замолчала, Джанет всегда так рассказывает: накручивает подробности спиралью, а потом умолкает, сообразив, что забрела далеко в сторону от того, зачем пришла.

— И тут увидела я сову. Сову. Средь бела дня. Она летала прямо над моей головой, и я подумала, не охотится ли она на дроздов, но не знаю, едят ли совы дроздов, я думала, мыши им больше по вкусу.

— Сова, — сказал я.

— Средь бела дня, отче.

Обычно в появлении совы днем видят предвестие смерти. С этим “делом поважнее” Джанет и пришла ко мне.

— Напугала она меня, сова эта, что летала днем, и когда я зашла в церковь проверить в пятницу уже ближе к ночи, глянуть, все ли свечи потушены и все ли благополучно, я, уж не знаю как, заперла ее, церковь. Чего я никогда не делаю.

— Заперла?

— Да.

— Мы же договорились, что церковь никогда не должна стоять запертой, разве что когда нам грозит опасность.

— Я думала, мы уже в опасности — зло кругом, а где-то и смерть, и я хотела уберечь церковь.

— Ты пыталась защитить церковь от зла…

— Знаю, знаю, отче, — перебила Джанет.

— Церковь — это и есть спасение от зла…

— Знаю, отче. Я нехорошо поступила.

Внутренним взором я увидел, как она опускает голову, слишком большую голову для ее маленького тела. Своеобразно выглядела она, наша Джанет Грант, — женщина сорока лет с плечами и ладошками как у ребенка и лицом широким, бледным, луноподобным, моложавым и честным; одно веко опущено, чуточку лишь, но вдруг, заметив этот изъян, впредь не замечать уже невозможно. А улыбалась она, что случалось крайне редко, обнажая верхнюю десну целиком.

Голос ее теперь звучал ближе к решетке — наверное, она встряхнулась и опять повернулась ко мне.

— Утром я первым делом отперла засов, до моего обычного обхода… до того, как вы узнаете. Но нам всем ведомо, что произошло тогда. — Она зашептала: — Тогда мы узнали, что Томас Ньюман погиб. — Пауза, а потом шепотом свистящим: — Это был такой ужас… ведь я чувствовала приближение смерти, отче, и что же я сделала? Заперла церковь, помешала Господу найти эту смерть. Из-за меня она досталась дьяволу.

— Но… для Господа замок — не преграда.

Джанет шумно глотнула, с сомнением поцокала пересохшим языком, а затем согласилась все же:

— Господь умеет взламывать замки.

— Он величайший на свете мастер по замкам.

— Но Ньюман таковым не был.

Она опять сглотнула, на сей раз с убежденностью человека, понимающего, что ее следующий аргумент будет нелегко оспорить. И заговорила быстро, с обычно не свойственной ей прямотой:

— Ньюман не был мастером по замкам, и если он пытался войти в церковь, прежде чем отнять у себя жизнь, у него не получилось бы войти и помолиться за свою душу.

Она затихла, выговорившись. И как это понимать: все думают, что Ньюман покончил с собой? Или только она?

— Ньюману и в голову бы не пришло молиться о своей душе перед смертью, — сказал я, — потому что смерть его случилась по неосторожности, он ее не предвидел.

— Прошу прощения, отче, но вы не можете быть уверены, что виновата неосторожность.

— Никто из нас не может быть уверен ни в том, ни в другом.