Ветер западный

— Вероятно, вы пока не осведомлены о том, сколь золотое в Оукэме лето. Все эти поля вокруг сияют чистым золотом. — Широким взмахом руки я указал на поля. Молчание было мне ответом.

У дома Льюисов в наших ушах зазвенели вопли, издаваемые, надо полагать, в заключительной стадии совокупления, — таков один из пагубных пороков глинобитных домов, их стены легко пропускают любой шум изнутри и снаружи. Мы находились рядом с пивоварней, и от вони забродившего сусла перехватывало горло. Я направился в пивоварню, чтобы максимально удалиться от звуков плотского триумфа Адама Льюиса, раздававшихся в доме напротив. Хиксон молча, в полной неподвижности наблюдал за чаном с дрожжевой закваской, он горбился и выглядел изможденным, даже когда ничего не делал. Любовники же наращивали, а вовсе не теряли пыл, время от времени перекрывая стонами и воплями пение доильщиц. Мы упрямо шагали дальше в медленном темпе благочинного. Я раскрыл было рот, чтобы веселой шуткой загладить впечатление от дома Льюисов, но споткнулся о камень, а потом угодил ногой в яму, которую не заметил. Благочинный слегка запрокинул голову, его подбородок сверлил воздух.

У Нового креста он опять остановился; я, разумеется, тоже, и внутри у меня все сжалось. Как в деревне было заведено, на распятого Христа в Прощеную неделю накинули шаль, призванную уберечь Его от холода в непогожие сорок дней поста, и если этого всплеска нежности благочинному было недостаточно, юбка с оборками, повязанная вокруг талии Христа, убедила его бесповоротно: у оукэмцев действительно ума столько же, сколько у детей малых. Наш добрый Христос походил на клоуна или на куклу из балаганного представления. Невинная деревенская шутка, хотел я сказать, но на сей раз даже я не понимал, зачем им это понадобилось. Я ожидал, что благочинный сорвет маскарадное одеяние с тела Христа и строго отчитает меня, но он опять ничего не сказал и ничего не сделал, даже когда я сам снял юбку и скомкал ее в кулаке.

Сразу за Новым крестом дорога уходила вправо, и, подойдя к повороту, мы услыхали рыганья, доносившиеся из густых зарослей, окаймлявших дорогу, затем девичий плач и снова рыганья. Она не убежала, когда мы поравнялись с ней, маленькая Джейн Смит, средняя из семи детей Смитов. Она подняла голову, посмотрела на нас — мокрые пряди волос прилипли к ее подбородку, по бледному лицу, измазанному рвотой, тек пот. Она жестом велела нам: “Уходите”. Беременна, не иначе. Если юную девушку выворачивает наизнанку в кустах, значит, она носит ребенка и не рада этому. Благочинный глянул на меня снизу вверх и, конечно, приподнял бровь. Только этого вам и не хватало — еще одного нежеланного оукэмца, говорила его подвижная многомудрая бровь. Вслух он, однако, ничего не сказал, да и не стоило, по-моему.

С этой стороны деревня заканчивалась сараями, если не брать в расчет дома Мэри Грант и Роберта Танли, стоявшие в отдалении за ручьем. Я наделся, что нелепый осмотр, затеянный благочинным, завершится у сараев, так оно и случилось. У последнего сарая из четырех, там, где мы хранили зерно, рогоз, а теперь еще и разбившуюся повозку, благочинный, видимо, решил, что насмотрелся достаточно.

Вдоль тыльной стороны последнего строения пролегала глубокая канава, куда ребята вроде Ральфа Дрейка сбрасывали лопатами отходы — животного происхождения, растительного и человеческого. Сбросят и закопают, сбросят и закопают. Глотнуть этой вони все равно что получить коленом по мошонке. Поскольку вонючая страда на сегодня подходила к концу, ребята, хм… разыгрались. Именно этим словом я хотел передать их настроение. Игривость заведомо лучше незадачливости. И хотя они орали и ругались непотребно, чем возбудили в благочинном живейшее любопытство, игра их была довольна безобидной. Ухватив одного из парней за руки, за ноги, они держали его над канавой, медленно опуская вниз, пока его нос, дергавшийся по-кроличьи, не касался нечистот и помоев. Мы были всего в нескольких ярдах от них, но ребята нас не замечали. Благочинный, вероятно, усмотрел в их беспечности доказательство тому, что они были не только распутными, но и ущербными: парни в Оукэме ленивее, а слух и зрение у них хуже по сравнению с другими молодыми людьми. Не говоря уж об оукэмском говне, говнистее которого не бывает. Благочинный закашлялся так, будто в горле у него застрял целый колос пшеницы; ребята оглянулись. Бедолага, подвешенный над канавой, рухнул вниз, взвыв по-ослиному. Благочинный отвернулся.

Он стоял как вкопанный, длить прогулку желания он явно не испытывал. А затем подал голос, впервые с тех пор, как мы покинули мой дом, заговорил громко и ни к кому напрямую не обращаясь:

— Знаете, как в Брутоне и прочей округе называют вашу деревню? Сыромешалка, Коровье Вымя, Молочная Трава. Я поправляю их каждый раз. “Оукэм”, — говорю я. Они в ответ: “Где это?” Они полагают, что вы — вроде гномов и спите со своими матерями и сестрами. Я стараюсь внушить им, что они не правы.