Ветеран Армагеддона

— Бросьте! — благодушно сказал Каршон, не прерывая своего занятия. — Не было у нас никакого социализма. Не было! У нас был государственный капитализм — государство владело орудиями производства и распределяло конечный продукт. А там, — он неопределенно махнул рукой на окно, — там был рыночный капитализм. И в соревновании он одержал верх над государственным. А байки, которыми нас кормили… Это ведь неизбежно, Александр Александрович! Это идеология — она ведь как хорошо сшитое женское платье, которое всегда призвано для того, чтобы скрыть изъяны фигуры и подчеркнуть ее достоинства.

— Не похоже, что вы из россолюбов, — признался Скрябин. — И на любителя России вы не очень похожи. Кто вы, Каршон?

— Считайте меня здравомыслящим циником, — Каршон раскурил трубку, выпустил несколько удивительно ровных дымных колец. — Понимаете, Александр Александрович, отличия между ними чисто условные. Так сказать, идеологического характера. Но когда вопрос касается экономики, тот тут у всех партий разногласия кончаются, и наблюдается полное согласие. Экономика всегда должна быть в одних руках, желательно — в твоих. Тот, кто рулит экономикой, всегда живет лучше того, кто сидит за пассажира. Если когда-нибудь у вас была машина, вы со мной согласитесь.

— В хреновых она пока руках, — сказал тогда Скрябин. — В обжорках цены каждый месяц растут. Соли в магазинах и то нет.

Именно тогда он и произнес роковое слою «соль». А Каршон ему шутливо сказал, что, мол, зря ноете, гражданин писатель, этой соли на вокзале завались, целый состав с Баскунчака и Эльтона пришел. На это они с Ойкуменовым и купились.

А теперь они сидели на крыше громыхающего на стыках вагона и с тоской смотрели, как тает позади зарево вечернего города. Городских огней уже давно было не видно, только лучи прожекторов метались в темных небесах, скрещивались и расходились — не иначе как национальная городская гвардия проводила учение по отражению ночной атаки НЛО.

Причины для тоски и грусти имелись веские.

Вернуться в город всегда сложнее, чем покинуть его безвозвратно.

Глава четвертая

В штабе батьки Лукаша не спали.

Так уж ведется на Руси — если начальство не спит, то вместе с ним мается и все его окружение. Сегодня батька Лукаш занимался серьезным вопросом. Это только кажется, что атаманы бездельничают, пьют и на глазах у подчиненных тискают многочисленных любовниц. Все это, конечно, было — и пьянки, и любовницы. Как без них? В конце концов, русские мы люди или оглоеды пришлые? Но ведь иногда приходится и на горло собственной песне наступить. Если уделять все время питию и веселию, то как будет жить народ на подчиненной тебе территории? А Егланский район Царицынской губернии — это вам не Бельгия какая, в Егланском районе таких Бельгий штуки три уместится, да еще место, скажем, для Лихтенштейна останется или Сан-Марино. Поэтому батька не спал, а занимался законотворчеством. У народа должны быть правила, по которым ему жить. Как говорится, на то и щука, чтобы карась-обыватель в реке не дремал!

Помогал ему в этом трудном занятии бывший семинарист, а ныне теоретик синдикального анархизма Федор Нагайкин. Если батька был широкоплеч, высок и с бритою головой, то Нагайкин являлся его полной противоположностью. Растительности на голове у него было столько, что эта голова напоминала стог прошлогоднего сена, а широкие пшеничные усы под породистым казацким с горбинкой носом лишь усиливали сходство. В голубых глазах Федора Нагайкина плескалось вечное удивление, словно однажды его по пьяному делу неожиданно ударили сковородой — боль давно прошла, а удивление осталось.

Сейчас Федор Нагайкин сидел за столом. Перед ним лежала черная засаленная тетрадь, в которую Нагайкин регулярно заносил батькины соображения о мире, мироустройстве и природных законах, которым этот мир подчинялся.

— Параграф второй, — сказал батька, задумчиво почесывая спину рукоятью плети. — Записал? Так… Категорически запрещается добавлять в свежеизготовленный напиток табак, куриный помет… Записал? И иную хренотень, действующую на голову нормального казака и вредящую его здоровью. Записал?

— Записал, — не отрываясь от тетради, сообщил Нагайкин. — Не круто ли, батя? На хуторах испокон веков в самогон махру или помет добавляли. Махру для крепости, а куриный помет — для очистки. Взбунтует народ!

— Я ему взбунтую! — пообещал батька Лукаш.

— Батька, а как правильно написать? — поднял голову помощник. — «Хренотень» или «хринотень»?

— Двоечник, — проворчал батька. — Проверочное слово «хрень». Поехали дальше. Тут нам надо еще вставить параграф о государственном запасе. Находиться он будет в избе Поладьева, всякий, кто занимается промышленным катализом напитка, пятую часть должен сдать в госфонд.

— Да что там — двадцатую часть! — снова оторвался от тетради Нагайкин. — Четверть!