Ветеран Армагеддона

— А вы уже опоздали, — благодушно сказал Скрябин. Ему было благостно и хорошо, как всегда бывает человеку, который, попав в неприятности, все-таки ухитряется перевести стрелки на кого-то другого. — У нас уже есть крыша. Вон они — в соседнем кабинете сидят!

Рослые парни в куртках с воплями возмущения ринулись в соседний кабинет, на ходу доставая пистолеты. В соседней комнате поднялся галдеж, слышен был резкий возмущенный голос Каршона, ему грубо возражал старший из братков, а остальные просто вторили им, отчего даже фраз отдельных разобрать невозможно было — так, скандальчик из незаказанных, какофоническая оркестровка для концерта со скрипкой.

Затем на мгновение наступила тишина, а потом в соседнем кабинете беспорядочно захлопали выстрелы. В ожидании, когда выяснение чужих отношений закончится, Скрябин принялся листать журнал «Свиноводство», оставленный на столе Иммануилом Каршоном. Глаз выхватил фразу из текста. «При правильном уходе, — гласила фраза, — свинка может за короткое время набрать значительный вес, а это, в свою очередь, после забоя обещает собственнику значительную прибыль». Последняя страница журнала, судя по всему, предназначалась детям. На ней был изображен игрушечный поезд из разноцветных вагончиков, в которых сидели розовые веселые свинки и распевали:

Нас везут на комбинат, комбинат!
Потребитель будет рад! Будет рад!

Дверь в кабинет Каршона открылась, и два туберкулезного вида комлитчика за руки и за ноги вынесли из кабинета первого братка. Кожаной куртки на нем не было. Следом на пороге появился Иммануил Каршон. Вид у него был потерянный.

— Уборщица в этом доме есть? — поинтересовался он и хрустнул длинными худыми пальцами. — Прибрать надо!

Остановился рядом со столом Скрябина, расстроенно вздохнул и пробормотал:

— Торопливые они у меня. Вот так люди иной раз и создают себе смертельных врагов — стрелять начинают, вместо того чтобы умные и содержательные беседы вести.

Глава третья

А ночью уже к Скрябину пришли.

В дверь постучали ближе к полуночи. Скрябин, позевывая, шел к двери и все гадал, кого это принесло так поздно? Оказалось, реквизиционную комиссию любороссов. Прямо в дверях они предъявили Скрябину ордер, подписанный председателем их фракции в губернском парламенте, и, прежде чем Скрябин пришел в себя, разбрелись по квартире, простукивая стены и подпарывая подушки и матрас на постели. Улов их был невелик — серебряная ложечка да двести пятьдесят «крошинок», отложенных на черный день. Разочарование членов комиссии можно было понять: любороссам в ближайшем будущем предстояла предвыборная борьба, на что требовались немалые деньги, а тут — всего двести пятьдесят «крошинок» — на три бутылки государственного самогона не хватит.

Плечистый и громоздкий от мышц реквизитор, которого остальные члены комиссии называли Гераклом, подошел к столу, бросил деньги и ложечку перед ведущим протокол председателем и вопросительно поднял брови:

— Нет, Гера, — сказал председатель. — Это даже лучше, чем мы ожидали!

Они вышли, грохоча тяжелыми подкованными армейскими «штукасами», слышно было, как они спускаются по лестнице, потом на площадке шестого этажа послышался длинный требовательный звонок, и стало ясно, что визит реквизиторов не был случайным, готовились, похоже, даже списки зажиточных жителей дома по подъездам составили.

Ночью Скрябин пил чай и валидол, и жалел, что в свое время, когда был помоложе, не уехал куда-нибудь подальше, к нормальным людям, которые если и боролись когда-нибудь, то не за абстрактные и оттого невнятные истины, а за обычную и достойную человека жизнь.

Когда-то распад страны на три десятка государств он воспринимал с душевной болью и громил в прессе допустивших его негодяев. Теперь по истечении полутора десятков лет пыл негодования стал меньше, теперь он понимал, что государство распадается не тогда, когда об этом договариваются правители, а тогда, когда к этим планам население страны относится со спокойным равнодушием, следуя нехитрым правилам, которые гласят, что, во-первых, плетью обуха не перешибешь и что, во-вторых, и это самое главное, лучшая хата — это та, которая с краю. Собственно, он и сам так в последние годы жил.

Утром на работе его ждал сюрприз.