Ветеран Армагеддона

— Слаб ты у меня головенкой! — вздохнул батька. — Зачем же нам трудовое крестьянство грабить? Хватит и пятой части. Народ, он ведь когда не бунтует? Он тогда не бунтует, когда к нему бережно относятся, не грабят подчистую. Ты с ним по справедливости поступай. Есть, скажем, у мужика пара справных сапог, так ты один сапог забери, а второй — ни-ни, второй ему оставь, да подожди, когда он сам его выбросит. Вроде тем самым ты и социальную справедливость соблюл, и сапоги поимел. Такая, понимаешь, тонкая вещь — политика!

Закончив с указом о самогоноварении, батька подошел к окну и долго в него смотрел.

— До брезгу засиделись, — сказал он. — Теперь еще надо закон о бабах принять. Чтобы, значит, не отказывали бойцам нашей повстанческой армии.

С этим законом справились довольно быстро, некоторые споры вызвало только положение, в котором женщина должна встречать бойца повстанческой армии. Нагайкин высказывался за разнообразие, но батька был поклонником классического направления в сексе. А кто с батькой спорить будет? Тут ведь главное не поза, главное — добровольность.

Подписав указы, батька подобрел и кликнул хозяйку хаты.

Хозяйка была заспанной, но на стол накрыла сноровисто и быстро.

Были на столе помидорчики соленые, огурчики малосольные, вареные яйца, заботливо очищенные от скорлупы, колбаса украинская домашняя с перчиком, сало прожилочное на пять слоев, паштеты, дымящиеся чинютки, маринованный сладкий перец, шпигованный морковью и чесноком, крупно порезанный лук и домашний пышный хлеб, нарезанный огромными ломтями. Натюрморт достойно увенчивала четверть с прозрачным, как слеза, самогоном.

— Вот оно, — довольно сказал батька Лукаш. — Пока коммуняки суетятся да народу рай на земле обещают, мы давно к изобилию пришли. Потому как к земле ближе. С народом на одном поле стоим.

И поступил как истинный атаман — сам сел за стол и начальнику штаба место подле себя указал. Себе плеснул щедро, а начальнику штаба не в пример щедрее отмерил. Такой уж был он командир, всегда впереди, на лихом коне, и про бойцов никогда не забывал.

Причаститься, однако, не успели.

— Батька! — в избу ворвался адъютант Иван Белов, с одного из близлежащих к Калачу хуторов, возвышенный Лукашем за отчаянность и простодушную открытость. — Разведка приехала! Говорят, у Заканальной эшелон с отдыхающими стоит. На юг, заразы, намылились!

Батька прищурился.

Прищур этот его говорил о многом. Далеко смотрел батька Лукаш, многое видел.

— Два экипажа с полной выкладкой к Тингуте, — сказал он. — «Ауди» не трогать. Еще пригодятся. Ванька, слышал, что я сказал?

— Слышу, атаман, — с ленцой близкого к начальству человека отозвался Белов.

Со двора вошла румяная и возбужденная хозяйка.

— Гриша, — ластясь к атаману, сказала она. — Пускай там твои хлопцы пошукают малость. Раз на юг едут — косметика должна быть. И чирики[33] приличные пусть посмотрят, размер мой ты знаешь.

Женщине как откажешь?

Вот и пришлось атаману пуститься в совсем незапланированную поездку. А как же! Командир всегда впереди, даже если он едет на «жигулях». Что и говорить, на «жигулях» оно, конечно, быстрее, но преследовать поезд все-таки лучше на лошадях. Они лучше приспособлены к тому, чтобы пуститься вскачь по колдобинам и буеракам вслед чадящему и окутанному белыми клубами паровозу, тянущему за собой полтора десятка вагонов.

Но батька Лукаш не зря считался талантливым степным стратегом — две машины по степной пыльной дороге обогнали медленно ползущий состава и на станции Тингута встали боевым заслоном — два гранатомета и полдюжины «Калашниковых» любому могли внушить уважение. Подобным образом батька начал укомплектовывать экипажи машин сразу — у него был опыт чеченской кампании, а там ликанаци[34] так и действовали — в машине находились гранатометчик и два автоматчика, да еще водитель, вооруженный все тем же автоматом. Что и говорить, группа получалась мощная. А хороший опыт, пусть даже бывшего врага, почему не перенять?

Группы степного дозора машинист поезда заметил еще издалека и сразу принялся сбрасывать скорость. И правильно делал — локомотив ему принадлежал на праве частной собственности, да что там говорить — кормил он семьи машиниста и его помощников, потому и терять его никак нельзя было. По негласному уговору машинисты при нападении степняков никуда не спешили, а степняки в свою очередь к паровозам относились с хозяйской бережливостью. И понятно было — один паровоз взорвешь, другого не пожалеешь, а там и запустение настанет на стальной магистрали. Чем прикажете тогда кормиться? Где мануфактуру и гроши брать?

Правда, последнее время грабить поезда становилось все опаснее и опаснее. Пассажиры перестали быть баранами, иногда они занимали круговую оборону и отстреливались из «калашей» и ручных пулеметов до последнего. Не раз уже повстанческой армии батьки Лукаша приходилось отступать бесславно. У железнодорожного полотна задерживаться опасно, могут подтянуться правительственные войска, а чтобы тягаться с ними, у батьки сил пока не хватало.