Ветеран Армагеддона

Неистовые комлитовцы решили привлечь к общественной ответственности поэта Небозарова. Нет, в некоторых моментах Скрябин с комлитовцами был вполне согласен, вот и в случае с Небозаровым, которого Скрябин откровенно считал за графомана и конъюнктурщика, меры общественного воздействия не помещали бы, только б знать, во что они у комлитовцев выльются — в общественное порицание с занесение в личное дело или закончатся стенкой. От неистовых Виссарионов, рвущихся к руководству литературным процессом, можно было ожидать любых крайностей. Сам Скрябин считал, что общественное порицание, примененное к Небозарову, — мера недостаточная, но пуля в затылок, которую он вполне мог получить, была бы мерой чрезмерной. Правильнее было бы сослать Небозарова на остров Сарпинский годика на три, а еще лучше на четыре, лишив его чернил, бумаги или на худой конец компьютера.

— Ерунда, — авторитетно сказал ближе к обеду Каршон. — Наказание никогда не бывает чрезмерным. Тут дело в ином — литераторов у нас не хватает. Так что не волнуйтесь, никто ему вышки не даст. А вы что хотели? Вы его вирши в последнем выпуске «Губернских ведомостей» читали?

— Не читал, — признался Скрябин.

— И слава Богу, — успокоил его Каршон. — У творцов психика слабая, вполне могла не выдержать. Возись потом с вами, в чувство приводи. А вообще, для большинства суета — это бесцельная трата времени. Я во вторую гражданскую много читал. Я тогда при штабе седьмой армии состоял. Одно время мы в Балашове стояли, а там публичная библиотека отличнейшая, скажу вам, была. Почитал, почитал… Кнута Гамсуна, Джека Лондона, Достоевского, Алексея Толстого, Винниченко, Арцыбашева. А еще там были книги, теперь про них и не помнят, а тогда имена авторов на слуху были. Помню, роман Вербицкой «Горе ушедшим». Сюжет не перескажу, помню только, что там две сестры были — Вера да Маня. Муж у Веры — сущий зверь, а отравилась почему-то Маня. Была такая — Анна Map. Роман написала «Женщина на кресте». Прочитал. Ну, что сказать? Точно — на кресте. Героиня — мазохистка, муж — садист. Пакость сплошная, но если с точки зрения медицины судить — может, и интересно. Ну, Арцыбашев, конечно, его книг в библиотеке много было. У того, разумеется, как всегда, — студентик хочет изнасиловать девицу, та, естественно, этого не желает, отдалась литератору, понравилось, стала кокоткой, отдалась студенту и долго плевалась — не понравилось. Тоже мне, любовник, а еще в насильники целился! Ну, Елена Наградская с романом «Борьба микробов». Все вертится вокруг секса — богатая Ирина Ракитина спит с одним, потом ей нравится другой — он помоложе и в чреслах покрепче. Ну и, разумеется, есть в романе борьба микробов, переводящая роман в уголовный план. Эта Наградская одно время довольно известна была, дамские романчики пописывала, адюльтер воспевала. И кто ее сейчас помнит? Да никто. Забываются любые имена, попадание в литературу всегда немного случайно.

— А чего же читали? Зачем время тратили?

— А со скуки. И вот я тебе что скажу. Отступили мы от Балашова, как говорится, под натиском превосходящих сил противника, а вернулись обратно, уже третья гражданская была. И что? Библиотека совсем другая. На полках «Мать» Горького стоит, «Разгром», «Тени исчезают в полдень» ледерином лоснятся. Арцыбашев кучей на полу лежит, на всех титульных листах штампик «В спецхран».

— А потом Юлиана Семенова и Семена Бабаевского в спецхран поставили, — мрачно сказал Скрябин. — У нас так: сначала одно воспеваем, другое обсераем. Потом — наоборот. И никто не знает уже, где истина.

— Это точно, — кивнул Каршон. — Так к чему это я? Все истины ложны. И таланты преходящи. Еще вчера рукоплещут, ахают — гений, блин, мастер без Маргариты. А полсотни лет пройдет — забыт, забыт! Труды в макулатуру по четырнадцать копеек за пудик принимают. Я ведь вам от чистого сердца фантастику писать рекомендовал. Главное, чтобы про далекое будущее в книге было изложено. Тогда к ней интерес долго подогреваться будет. А наши дни, что они? Сегодня одни проблемы, завтра совсем иные. Сегодня проституток расстреливаем, самогонщиков ловим, а лет так через тридцать жаждем публичные дома открыть, самогон государственным напитком объявляем. А еще через полтора десятка лет всем интересно, как самогонщиков и проституток расстреливали. Кровавые процессы всегда притягивают. Но и забываются тоже. Другое дело — утопии…

Он достал трубку и принялся медленно набивать ее.

— Какие уж нынче утопии, — уныло сказал Скрябин. — Холодную войну социализм когда-то проиграл, а с ним и все утопии кончились.