Ветеран Армагеддона

— Понял, понял, — успокоил его Скрябин. — Ты вот пойми, сожгут тебя сейчас вместе с книгами. Кому от этого польза будет? А в этих книгах столько знаний, печально будет, если они мимо людей пройдут.

— Ага, — саркастически отозвались из избы. — Очень эти знания нужны егланскому народу!

— Дурашка, — ласково сказал Скрябин. — Не о Еглани речь! О вечности думать надо! Как там, в Древней Греции, говорилось? Люди смертны, искусство — вечно. Ты уйдешь, я уйду, атамана шальной пулей сразят, а книги будут на полках стоять и ждать своего ценителя. Рано или поздно, но ведь настанет другое время, придут люди, которым все это будет нужно. А что мы им оставим? Гулькин хрен мы им оставим, потомкам нашим!

В доме молчали.

— Вот, скажем, арабы и римляне Александрийскую библиотеку сожгли, — продолжал развивать успех Скрябин. — И кому от этого хорошо стало? Арабы в отсталый народ превратились, терроризмом весь мир запугали, а римляне вообще в итальянцев выродились. Разве это хорошо, Денис?

— Чего уж хорошего, — уныло согласился засевший в избе библиофил.

— Вот и я говорю, о потомках нужно думать, коли мы на себе уже крест поставили. Они ведь не простят, потомки-то! Ты, Денис, прикинь, что они о нас писать в учебниках истории станут!

— Да уж, напишут! — согласились из избы. — Жаль, что я учебники не составляю. Я бы точно написал!

— Ну вот, — радостно крикнул Скрябин. — Все понимаешь, только почему-то отказываешься. Это в тебе мелкособственнические интересы бушуют.

— Ладно, — после некоторого молчания сказал Завгородний. — Банкуй, твоя взяла! Только по уговору — я при библиотеке!

Не знал тогда Скрябин, что этим согласием вытягивает себе счастливый билетик. Впрочем, что мы знаем о случайностях? Если верить философам, случайность — есть проявление и дополнение необходимости. А проще говоря, случайность — эта такая вещь, которая компенсирует человеческие удачи и неудачи, не давая тем самым погрузиться в черную меланхолию или, напротив, чтобы не прослыть жизнерадостным идиотом.

— Пристрелить бы его, гада! — помечтал Белов, сдвигая фуражку на затылок. Фуражка была, конечно, милицейской, только окрашена вручную в казачьи цвета. — Сколько времени отнял, паразит. Мы бы уже к Коньшино подъезжали!

— И думать не моги! — строго сказал Скрябин.

Книг в избе и в самом деле оказалось много. Но энциклопедических изданий среди них почти не оказалось, все больше фантастика, причем зачастую на английском языке. Многие книги украшали дарственные надписи.

«Раритеты!» — подумал Скрябин.

Он уже ничему не удивлялся. А все почему? Да к этому времени Скрябин уже сам фантастику писал.

Ну, не совсем фантастику. Утопический роман.

С чего начинаются утопии? С восстановления истинных понятий о мире и обществе. А это всегда делает один-единственный человек, который не подозревает по невежеству своему, что истины устарели и вышли из моды. Потому и прием использует — фантастику. А что такое фантастика? Допущение в жизнь чего-то невозможного, ну хотя бы места, где жить хорошо, и где, к сожалению, нас никогда нет и, наверное, не будет.

♦ ♦ ♦

Отрывок из недописанного фантастического романа А. Скрябина