Ветеран Армагеддона

— Так ведь ты пойми, — замахал руками Боров-Боровский. — У нас на шее триста лет монголы сидели. И что же? Россия от того погибла? Ну данью обкладывали, не без этого. Резали немножечко. Так ведь Русь выстояла, объединилась и татарву послала… Где она, татарва? Где? А уж какая империя была, кого они только данью ни обложили!

— В каганате, — мрачно сказал Скрябин. — О господстве на азиатском континенте мечтает. И, между прочим, государство свое всеми возможными способами старается укрепить. Пока мы по губерниям разбежались. Было уже, все было. Уроки истории нужно внимательно изучать, а не игнорировать их.

— Уроки истории, — передразнил Боров-Боровский. — Весь урок — от земли не отрываться. И пьянствовать в меру. Мы ведь какие — терпим, терпим, а потом вдруг всем народом запьем. Тут время революций и наступает. Дурная голова рукам да ногам покою не дает.

— Бога нельзя забывать, — сказал до того молчавший отец Михаил. А что? И он в «Гнедой аргамак» заглядывал, сан ведь слабостям не преграда. — Заповеди блюсти, слугам господним сносные условия жизни обеспечить, церкви вовремя ремонтировать. Вся наша беда в том, что новая вера в светлое будущее себя изжила, а старая вера в Царствие Небесное прежние высоты себе вернуть не может. А в душе у человека что? В душах у людей пустота. Душевная пустота страшнее язвы моровой. Тело излечить может врач, а вот душу, душу только вера излечит.

— Вам, попам, только к власти пробиться, — отмахнулся Боров-Боровский. — Дай вам власть, тут вы себя и покажете. Так покажете, никому мало не будет.

— В людях страх должен жить, — гнул свое отец Михаил. — Должны все знать, что там, — он ткнул рукой в потолок, — там уже все подсчитано, каждый грех твой взвешен на весах гнева господнего, и однажды за все ответить придется. А церковь… Мы к власти не рвемся, но и отказываться при удачном раскладе не станем. И я смею думать, церковная власть не окажется хуже власти светской.

— Тут-то и хана святой Руси, — кивнул Скрябин.

Отец Михаил благостно улыбнулся ему.

— Ваше государство, — упирая на нужные слова, сказал он, — вы уже просрали. Самодержец с сохранением власти не справился, коммунисты старались, да бразды правления не удержали, а уж демократы за двадцать лет великую Русь вообще до ручки довели. Так дайте церкви порулить, вдруг у нее получится?

— Нет у вас опоры в народных массах, — отрезал Боров-Боровский. — В русском народе веры попам никогда не было. Если даже и веровали, то так, чтобы Бог в сердце жил, а не на аналое распятым лежал.

— Не тебе Бога трогать, — встопорщился редкой бородой отец Михаил. — У нас есть все необходимое для власти: скрижали духовные, умение говорить с людьми и нести им благие вести, терпение, которого у вас никогда не хватало, а главное — вера, что однажды все объяснится.

— А за нарушение заповедей вы, конечно, людей пугать карами небесными будете! — съязвил собеседник.

Отец Михаил тихо улыбнулся в бороду.

— Ну почему же? Карой небесной можно грозить, когда власти реальной не имеешь. А когда власть в твоих руках, можно ее и употребить…

Они опять яростно заспорили, но Скрябин их не слушал. Он смотрел, как медленно надирается за угловым столиком одинокий усатый и кривоногий казак в защитной гимнастерке, на которой болтались три настоящих Георгия — за взятие Воронежа, за оборону Балаковской АЭС и за сидение на Тереке. Одна пустая бутылка уже блестела у хромовых сапог казака, из второй он наливал в стакан, крестил его нетвердой рукой и опрокидывал в рот, обрамленный подковой черных густых усов. Процедуру эту он проделывал с поразительным отточенным однообразием, но от выпитого не пьянел, а только наливался кровью и, задрав левую бровь, с вызовом оглядывал зал, словно выискивал человека, способного бросить ему вызов.

— Душа народа… — взмахивал рукавом рясы отец Михаил.

— Да бросьте вы! — с нотками превосходства обрывал его Боров-Боровский и горделиво вздымал подбородок. — Какая душа? Где вы увидели народную душу?