Ветеран Армагеддона

— Это невозможно, — сказал Макаров. — Это невыполнимо. Я вас уважаю, Юрий Алексеевич, но то, что вы предлагаете, просто невыполнимо. Я уже не говорю о последствиях этого непродуманного шага.

— Но ведь «Союз» — боевая станция? — усмехнулся генерал. — А мы с тобой офицеры.

— Офицеры, — согласился Макаров. — Но…

— Это не просто моя личная просьба. Это нужно стране, хотя она и не узнает всей правды. Но ее будет знать руководство, и этого, пожалуй, будет достаточно. — Генерал лукаво усмехнулся неотразимой прежней улыбкой. — Ты ведь знаешь, что это нужно. Что бы там ни говорили, мы еще не кончились, не вышли в тираж, верно?

— Никогда бы не подумал, что услышу от вас такие слова, — смятенно сказал Макаров.

— Будем считать, что я тебя уговорил, — серьезно сказал Юрий Алексеевич, и Макаров вдруг осознал, что разговор их идет всерьез, что Гагарин и в самом деле надеется, что он согласится на предложение, которое было самоубийственным для полковника ВВС, совершающего четвертый полет на орбиту.

— А теперь поговорим о деталях. Старт назначен на двадцатое, верно? — Гагарин встал и подошел к окну, задумчиво глянул в него. Дом был на Ленинском проспекте, и из него открывался вид на площадь, носящую его собственное имя. Из окна квартиры был виден памятник ему самому. — На Байконур вы полетите восемнадцатого. Там я тебя встречу.

— Юрий Алексеевич, — вздохнул Макаров. — Вы не оставляете мне выбора.

— Нам его не оставили, — твердо сказал Гагарин и задернул шторы. С любопытством оглядел зал. — Хорошо у тебя. Володя. Жене о полете сказал?

— Конечно, — кивнул космонавт. — Не прежние времена, тогда ведь все держали в тайне до самой последней секунды?

— Зато какая сенсация получилась, — мечтательно усмехнулся Гагарин. — Какая сенсация!

— А теперь мы с вами возвращаемся к прежнему режиму секретности, — покачал головой Макаров. — Как говаривал герой приключенческого романа «Секретный фарватер», сидим в положении «ни гу-гу».

— Когда я смотрю на сегодняшние газеты и телевидение, — уже совсем открыто улыбнулся Гагарин, — у меня ощущение, что свобода слова вредна. Особенно если люди не сами пришли к ней, а она дарована какими-то лизоблюдами и холуями, случайно дорвавшимися до власти. Ты не согласен? Понимаешь, Володя, у нас всегда была высшая свобода — свобода любить и ненавидеть. Она всегда была у каждого, она дается человеку с рождения, и она конечно же выше свободы слова. Просто мы забываем о том, что она есть, и порой прячем свои чувства именно тогда, когда этого делать не стоит. Свобода, которая дана по праву рождения, выше любой дарованной. Кстати говоря, сюда же относится и свобода слова. Только ее старались у человека отнять еще с первобытно-общинного строя.

— Но раньше все молчали, — сказал Макаров. — А теперь можно говорить прямо.

— Разве? — Гагарин усмехнулся. — Совсем недавно я сидел в Белом доме под пушками танков, и мне внушали, что это не так. Совсем не так. Нам дали право облаивать мертвых львов. Это у нас в крови — облаивать мертвого льва. Когда лев в силе и крепко стоит на ногах, все ведут себя подобострастными шавками. Никто не смеет кинуть в него камень. А когда он утрачивает свое могущество, мы начинаем воздавать ему по заслугам. Но чаще судим несправедливо и пристрастно — мы чувствуем себя в безопасности. В мое время был анекдот. Американец и русский заспорили, в чьей стране спокойнее живется. Американец говорит: «Я могу выйти к Белому дому и сказать, что президент Джонсон — дурак!» — «Подумаешь, — говорит русский. — Я тоже могу выйти на Красную площадь и орать во все горло, что президент Джонсон — дурак!» Понимаешь? С тех пор ничего не изменилась. Они даровали свободу слова не для того, чтобы мы говорили о них все, что думаем. В этом легко убедиться — к тебе сейчас пресса прислушается, ты можешь сказать все, что думаешь. Когда ты следующий раз полетишь в космос? И полетишь ли вообще? Для каждого есть свой кнут и пряник, главное, что каждый сам хорошо знает свой кнут и свой пряник.

Он опять улыбнулся прежней открытой улыбкой.

— Встретимся на космодроме, Володя. Там обговорим все детали. Хорошо?

— Хорошо, — не совсем уверенно сказал Макаров.

Спорить с Гагариным не хотелось. Макаров очень хотел найти веские доводы против предложения генерала, но не находил их. Наверное — от растерянности.

И быть может — Макаров чувствовал его правоту.