Ветеран Армагеддона

— С твоих, Сан Саныч, слов, — осторожно заметил Завгородний.

— И оружие не я, — горячо оправдывался Скрябин. Сна ни в одном глазу не осталось. Какой уж тут сон! — Нашли химика! Отравой Ойкуменов с местными занимался, они, суки, всю окраину потравили!

— А еще говорят, что раньше ты в наемниках был. Вроде помогал мусульманам Бухарскую республику организовывать. Над мирным населением садистски издевался. Что молчишь, Сан Саныч? Был грех?

Глава одиннадцатая

Грех был.

Только не думал тогда Скрябин, что его в наемники запишут. Он ведь не сам по себе воевать пошел, военкомат его в войска СВГ направил. А вышло так, то служить ему пришлось в Средней Азии. В то время там много россиян служило — кто границу охранял от внешних врагов, кто боролся с внутренними врагами восточных сатрапий, а Скрябину в составе ограниченного контингента миротворческих сил пришлось Бухарскую республику устанавливать. Тамошние вожди демократию не жаловали, поэтому к ограниченному контингенту относились со страхом и ненавистью. Пленным уши отрезали, сухим рисом кормили, а потом воду давали. Не знаете зачем? Так это просто — человек есть хочет, он с голодухи и сухой рис пригоршнями глотать станет. А потом ему воду дают. Рис воду впитывает, разбухает, ну, а дальше вам самим все понятно должно быть. С разорванными кишками не живут. Особенно зверствовал Кудлай-хан, из рода бывших вторых секретарей партии «Наш дом — Азия». Понятное дело, человек за положение в обществе держался: он ведь мак в горах растил, имел во владениях огромные хлопковые поля, конюшню с арабскими скакунами, гараж с иномарками и гарем на пятьдесят жен и столько же наложниц. Кто с этим добровольно расстанется? Кудлай-хан особой жестокостью отличался, он каждому русскому из ограниченного контингента живот вспарывал и к сердцу книгу «Сказки» Александра Сергеевича Пушкина вкладывал. Ташкентского издательства «Еш гвардия» за одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год. Загородный дом у Кудлай-хана был в горах, они взяли его после двухдневного штурма. Сам Кудлай-хан был убит, и некому стало отдавать приказ о ликвидации гарема, в полном составе он попал в руки ограниченного контингента, со всеми женами и наложницами. Представитель новообразованной Бухарской республики так и сказал — три дня, в соответствии с древними воинскими традициями. М-да, что и говорить, почти все тогда надписи на гареме оставили.

Он даже не представлял, как это можно поставить ему в вину, как можно превратить государственную службу в наемничество, а тем более простой классический минет, к тому же выполненным по обоюдному согласию и с большим энтузиазмом, в садистское издевательство над мирным населением. Впрочем, от нынешних властей можно было ожидать всякого.

Но ехать ему больше некуда было. Только в Царицын.

Где прячут лист? В лесу, там таких листьев завались. А человеку где легче спрятаться? В городе, среди других людей. Вот, блин, нашли военного преступника!

Его знобило.

— Тингута! — сказал Завгородний.

Вот так и бродим мы все по кольцу. Замыкаем первый круг и начинаем другой. И так всю жизнь, пока она не кончится.

— У тебя курить есть? — поинтересовался Скрябин.

— Так вы же не курите, Сан Саныч! — удивился водитель.

— С книгами-то что станешь делать?

Завгородний подумал.

— А пусть полежат, — сказал он. — Это вы правильно тогда сказали, народу знания нужны. Не, правильно я тогда вас послушал, библиотека моя теперь раз в пять больше стала. Да это не главное. Я все про вас думал. Вы мне, Сан Саныч, вот что скажите, там, в Азии, такой же бардак был?