Ветки кизила

Однажды в пятницу в женской половине дома устроили большое представление. На спектакль были приглашены не только домашние, но и многие знакомые.

Актеры противились только приходу ханым-эфенди. И были правы. Потому что Надидэ-ханым все время пыталась выйти на сцену в самом разгаре спектакля, чем портила все выступление.

Например, если она видела на сцене свой стакан, она кричала:

— Гюльсум… Ты и тут успела? Если этот стакан разобьется, так и знай, я сверну тебе голову… — или рвалась на сцену, вопя: — Я ей покажу!

А если актеры собирались играть сцену с убийством, она говорила:

— Дети, вы ведь можете пораниться… И зачем вы так стремитесь убить человека? Лучше спойте об этом какую-нибудь красивую тюркю…

Словом, она создавала проблемы.

Но основная причина, по которой дети не желали, чтобы бабушка присутствовала на представлении, крылась не в этом. Гюльсум стеснялась играть перед ханым-эфенди.

Как назло, бабушка почему-то захотела непременно присутствовать на этом грандиозном представлении и села в заднем ряду вместе с кормилицей с карамусала.

В тот день оркестр был довольно разнообразным. В доме напротив у повивальной бабки жила девушка на выданье, которая умела красиво играть на уде. Дети называли ее «Сестрица Зехра». Они уговорили ее, и в тот день она согласилась сыграть на спектакле.

Зрительный зал был полон, однако занавес все никак не поднимался. Дети никак не могли договориться. Наконец, один из них вышел к зрителям.

— Бабушка, Гюльсум не хочет выходить на сцену, потому что ты здесь! — закричал он.

То, что ее выгоняют из зала по прихоти Гюльсум, почему-то очень сильно задело ханым-эфенди. Она жестко произнесла:

— Я не потерплю такой грубости… Если сейчас я подойду к Гюльсум, то накажу ее. Дитя мое, что это такое, ради Аллаха?

Как бы там ни было, через некоторое время занавес поднялся. Гюльсум нарядилась в костюм Ибиша[37]. На ней был вывернутый наизнанку старый жилет няньки, на голове красовалась засаленная феска, доходящая ей как раз до ушей. Ей нарисовали черные брови, раскрасили нос и фиолетовыми чернилами навели усы. Поскольку незадолго до спектакля девочка плакала, все краски смешались.

Она услышала, как на заднем ряду кормилица с Карамусала сказала:

— Ах, мама моя… Как же она перепачкалась!

Видя, что все глаза устремлены на нее, Гюльсум остановилась посреди сцены. Она понимала, что ей надо что-то говорить, улыбаться, но у нее никак не получалось, и она молча стояла. В конце концов девочка вообще отвернулась от зрителей.

Из-за кулис слышались голоса других актеров.

— Да не стой ты, как ишак… Расскажи-ка что-нибудь смешное! — кричали они ей, дабы подбодрить.

Увидев, что от Гюльсум толку не будет, другие дети высыпали на сцену кто в чем: один с бородой, вырезанной из матраса няньки, другой в наряде девушки, надев на себя старую мамину блузку с укороченными рукавами. Игра вроде бы пошла на лад. Но дети обступали Гюльсум, которая так и стояла на сцене, не в силах произнести хоть слово, все более плотным кольцом. С разных сторон она слышала:

— Дурочка, делай же хоть что-нибудь…

Гюльсум, которая не умела отличить смешное от пошлого, наконец оживилась.

Актеры спрашивали ее:

— Ибиш, который час?

Гюльсум, стараясь придумать что-то смешное, отвечала:

— Ты что, ослеп? У нас всего одни часы.

Если говорилось, что звонят в дверь, девочка, немного подумав, возражала:

— Вы дураки, идиоты, скоты, разве можно звонить в главную дверь?

Даже если подобные грубости и были частью спектакля, то детям все равно не разрешали их произносить. Хозяйка дома начала возмущаться:

— Невоспитанный медведь… Вы только посмотрите, разве есть в этом создании хоть капля человеческого ума?

Если так пойдет и дальше, она решила непременно вмешаться в игру. Однако шутка кормилицы с карамусала распространилась среди окружающих, вызвав всеобщее веселье. Она сказала тихо, но так, чтобы все слышали:

— Если театр в Диреклерарасы называется «Театр Лысого Хасана», то наш должен называться «Театр Слепой Гюльсум».

Ханым-эфенди, хлопая себя по коленям, смеялась до слез:

— Ай да чертовка! Смотри сама не ослепни!

Шутка передавалась из уст в уста и в конце концов вызвала громкий хохот в зрительном зале.

Актеры, приняв этот смех на свой счет, раззадорились еще больше.

Немного погодя с Гюльсум вновь случился конфуз. Актеры спросили Ибиша:

— Стол уже накрыт? Что у нас на обед?

Девочка долго думала и в итоге выдала невероятно остроумный, по ее мнению, ответ:

— Я приготовил превосходный суп из мух и голубцы из мышей.

Если прежние гадкие слова еще сходили ей с рук, то эти и впрямь невозможно было вытерпеть. В зрительном зале раздались негодующие крики, изнеженные барышни начали кривиться и издавать такие звуки, словно их сейчас вырвет.

— Ой, не могу, тошнит, — сказала Сенийе-ханым и убежала. Вернулась она только к началу второго акта.

Во втором акте были песни и танцы. Если в первом акте Гюльсум играла Ибиша, то во втором она перевоплотилась в Перуз-ханым.