Ветлуга поёт о вечном

Мальчик служит при нём, помогает ему… –

Лишь закончила сказ, Митька вдруг заревел;

Громко, в голос; терпеть он уж больше не мог;

Долго слёзы держал, да не смог удержать.

– Митька, что ты?.. Ну, полно, родной мой, не плачь… –

Плакать он не хотел: слёзы сами текли.

– Как же, баба?.. За что же?.. А Бог-то?.. За что?.. –

Выговаривал Митька сквозь слёзы с трудом.

– Так ведь, милый мой, дочь он украл у отца.

Разве ж можно? За то его Бог наказал.

Да и князь-то, поди, за жестокость свою

Отстрадал. Он теперь уж в могиле лежит.

А Степан-то вон – жив… Бог, он знает, родной… –

Бабка Вера сказала Наташе тогда:

– А зачем же его приютил монастырь?

От него ж нету проку. Водись с ним, корми.

Разве что побираться он может, и то… –

Бабка Вера брезгливо махнула рукой.

– Не во всём же нам прок-то искать. А душа?.. –

Ей сказала Наташа. А Вера в ответ:

– Да душа-то без прока сильнее болит.

– То у жадных болит. А у щедрых-то прок

Не в наживе, а в том, чтобы сеять добро… –

Только Вера не слушала больше её:

Вдруг у крайних телег зашумела толпа,

И сбегался народ. Вера встала скорей:

– Побегу, посмотрю, что творится вон там… –

И, вскочив, убежала, смешалась с толпой,

Цвет зелёный платка лишь мелькал иногда.

7. Одержимые и примиритель

– Этот! Этот! – кричали в стихийной толпе.

– Эти с ним! – шум волнений всё ширился, рос.

Там, у края рядов, где телеги углом

Развернули к реке, собиралась толпа.

Мужики там зажали марийцев в углу,

Их к телегам прижав, да хотели побить.

Но с десяток марийцев в кругу мужиков,

Кое-как отражали напор до поры.

Впереди всех Бакмат, грозно выставив нож,

Для острастки немного подранил двоих.

Только этим сильней разозлил мужиков:

– Ну-ка, дайте мне кол! Я, собаку, его,

По телеге размажу, – Гордей закричал. –

Он, собака, ножом… Погляди, мужики… –

И Гордей всем показывал рану свою:

На груди сквозь разрез у рубахи видна

Рана свежая, мелкая. Тёмная кровь

Всю рубаху льняную внизу залила.

– Бейте их, мужики! Есть ножи и у нас! –

А марийские бабы кричат на своём

Да на ломаном русском, что б драку унять:

– Перестань! Ваш игумен велела, чтоб мир!.. –

Бабка Вера поспела, втесалась в толпу

Среди баб, да поближе, чтоб драку смотреть:

– Бейте их, мужики! Будут знать, как сжигать

Нам амбары с зерном! – закричала она.

– Ты откуда такая горластая! Цыц!

Мы на левом, марийском, живём берегу.

Хочешь, чтоб они снова с войной к нам пришли?! –

Заругалась на Веру старуха одна.

Бабы подняли крик: кто хотел отомстить,

За убитых своих, за дома, что пожгли;

Кто, боясь новой распри, хотел примирить

Мужиков и марийцев. Среди мужиков

Тоже распря пошла. Трое стали кричать:

– Это, братцы, не те, что деревни-то жгли!

Эти с нами живут! Среди них лишь один…

– Все они хороши! – им кричали в ответ. –

Если вы за марийцев, побьём мы и вас! –

Слово за слово, драка опять началась.

В ход дубины пошли, батоги да ножи.

Крик да стоны, да охи, да треск батогов.

Васька-плотник схватил было тут и топор,

Но ему мужики говорили:

– Не трожь!

Не война же ещё. Так, помнём им бока,

Да порежем немного, чтоб помнили нас. –

И пошла свистопляска по лугу плясать.

Закрывали поспешно купцы свой товар.

Бабы визгом визжали, держали детей.

Попадались под руку когда вотяки,

Доставалось и им. Лишь татары толпой

Постояли в сторонке, собрали своих

И ушли от беды восвояси домой.

А по лугу как будто живой каравай

То направо покатит, то влево свернёт;

Словно ком рук и ног, батогов да дубин

С жуткой руганью, с криком катался в траве,

За собой оставляя без чувств мужиков,

То марийцев, то русских, а то вотяков;

Да в траве след кровавый тянулся за ним.

Кто-то крикнул в толпе:

– Тихомира зови!.. –

В это время от луга и боя вдали

Тихомир тихо, мирно у храма стоял

Среди баб и детей, любовался на храм.

Он ещё и не знал, что там драка идёт,

Но уже бабий крик и сюда долетел.

И к воротам народ поспешил, посмотреть,

Что за крик, что за шум за оградой, узнать.

Монастырская стража, глядела с ворот,

Алебарды приставив к ограде, щиты,

Веселилась душой, от безделья томясь,

Драку славную глядя, войну мужиков.

– Вон, твои там дерутся! Иди, Тихомир,

Разнимай петухов! – крикнул стражник Иван,

По прозванью Безухий. Два года назад

При налёте марийцев ему отсекли

Ухо с краем плеча в перебранке лихой.

Мясо вновь наросло на плече у него,

А вот уха лишился уже навсегда. –

Наподдай черемисам! Дубину-то дать?

– Я и так, – отвечал, торопясь, Тихомир.

Лишь в ворота он вышел, к нему подбежал

В конопляной рубахе с побитым лицом

Конопатый Демьян:

– Помогай, Тихомир! –

Тихомир поспешил к оголтелой толпе:

– Разойдись! – что есть сил, закричал мужикам.

Где врезался в толпу, там за ним коридор:

Пропускали его, да сходились опять.

И отчаянный кто-то в пылу угостил

Батогом Тихомира по крепкой спине.

– Ах, вы так! – обозлился тут сын кузнеца.

И пошёл Тихомир кулаками махать:

Полетели, как брызги, ножи, батоги,

Повалились на землю кругом мужики,

Кто попал под удал, кто свалился и сам,

Чтоб ему не попало, да тихо отполз.

Побежала толпа по дороге к реке.

Кто быстрее бежал, тот на лодки вскочил,

Отвязал да уплыл. Кто и вплавь, ничего;

Пусть вода-то ещё по весне холодна,

Так хоть челюсть не сломит, не выбьет зубов.