Ветлуга поёт о вечном

Пусть послушают; сами расскажут кому;

Может, чьё-нибудь сердце рассказом твоим

От греха отвратится, и это тебе

Уж зачтётся хоть сколь-нибудь, – старец сказал.

– Это было… теперь и не помню, когда…

– Так Варнаву-то с Устюга князь Кельдибек

Вместе с пленными в тот год привёл на Якшан… –

Подсказал тут Окимий. – Я помню, тогда

Чуть живой ты в обитель-то нашу прибёг.

На Борецкую волость напали тогда

Новгородцы из беглых, вятчане, ещё

Устюжане лихие. Отчаянный люд.

Исаак-то Андреич Борецкий тогда

Хоть с трудом, да отбил их…

– Не он ли потом

Сел посадником в Новгород? – басом спросил

Темноглазый купец из гостей.

– То потом.

А Савватий тогда и прибёг на Якшан,

Как Борецкий погнал их, да многих побил.

Что молчишь-то, Савватий. Скажи, что не вру.

– Да, что было, то – было. На мне все грехи…

Не сказать, чтобы больно уж бедно я жил,

А вот надо ж, хотелось, чтоб сразу и всё!

По крупицам-то труд собирать да копить

Не хотел. Молод был. Да любил погулять.

И, нечистый попутал: связался тогда

Я с лихими людишками. Много всего

Мы творили. В ушкуйниках даже ходил.

Но, чего добывали разбоем своим,

С кутежом всё сквозь пальцы спускали опять.

А когда на Борок-то пограбить пошли

Устюжане и мы, и вятчане ещё;

Много нас собралось на богатый Борок,

Чтоб купцов обобрать да дома попалить.

Видно, так уж у нас на Руси повелось:

Коль богаче сосед – ненавидеть его,

Да желать разорить, да и смерти желать…

Много кровушки выпили наши клинки.

Много взяли добра, много праведных душ

Отпустили на волю из плена их тел.

Но Борок захватить всё же мы не смогли.

Исаак оказался искуснее нас

В ратном деле. Он смог разделить нашу рать,

Да побить по частям. Да погнал нас в леса.

Видим, смерть-то за нами уже по пятам!

Справа, слева друзья мои падают ниц.

Тут я понял, что всё! За грехи-то мои

Как собаку изрубят сейчас и меня.

Стал молиться я, братья. Бегу и молюсь

Николаю угоднику. Все-то грехи

Перебрал я свои, всё припомнил тогда.

Много падало слева и справа меня

Тех, с кем долго бок о бок я счастья искал,

А меня ни стрела не взяла, ни клинок.

У деревни одной, перед лесом почти…

Той деревни, что раньше мы сами пожгли…

И дома-то какие – дымились ещё…

В уцелевших же – прятались бабы с детьми.

Побойчей – у ворот, кто с косой, кто с серпом:

Насмерть деток готовы теперь защищать.

Видят: мало уж нас, и хотят отомстить

За деревню свою, за дома, что пожгли,

За убитых мужей, за отцов, сыновей…

Видим мы, что деревней-то нам не пройти.

Те, кто меч свой бросали, пощады прося, –

Только смерть находили от стел да мечей.

Кто и к бабам бежал – бабы хуже того

Налетали и косами, словно траву

Ранним утром косили, – рубили в куски.

Я тогда в первый дом, что не весь обгорел,

Заскочил, чтобы, скрывшись, задами уйти:

На задах-то за домом до леса – овёс.

Я – за двор, но и там Исаака войска:

Окружали, чтоб бабам восставшим помочь.

Увидали, и бросились трое ко мне.

Я – избу заскочил, да и дверь – на засов!

Слышу: рубят. Ну, думаю, вот она, – смерть.

Вижу: к окнам бегут. Ставен нет уж почти.

Я взмолился опять: «помоги и спаси!»

Вдруг выходит из кухни седой старичок.

Я-то думал, что дом обгорелый, пустой.

Удивился, что кто-то ещё тут живёт.

Говорю: «Как мне скрыться, отец, помоги!»

«Встань под образом! – тут мне старик приказал.

Да смотри, ни гу-гу! Стой, как будто и нет!

А потом ты отсюда к Ветлуге беги!»

Только он мне сказал, только в угол я встал

Под икону, да замер, едва и дышу,

Как в тот миг с треском дверь-то снесли уж совсем,

Да и в окна залезли два дюжих бойца.

Я стою перед ними открытый в углу:

Вот, берите живого! Уж сердце зашлось…

Но смотрю, они, словно не видят меня,

По избе-то шныряют туда да сюда,

Удивлённые: где, мол, я спрятаться мог?

«Видно, раньше в окно он, стервец, сиганул!»

Походили, потыкали всюду копьём

И ушли. Поискали вокруг, у избы,

Да совсем удалились, спеша к остальным.

Только тут я опомнился, деда ищу,

А его нет нигде. Я и вспомнил тогда,

Что его и при них-то уж я не видал,

И они-то его, как меня, не нашли.

Только тут и дошло до меня, что ко мне

Сам Никола угодник пришёл, чтоб спасти.

Огляделся, а дом-то уж как головня,

Даже крыша насквозь прогорела, и все

Стены – чёрные головни. Только один

Угол дома не тронут всеядным огнём:

Тот, в котором икона висела, где я,

Замеревший от страха, погибели ждал.

Подошёл я к иконе, взглянул на неё,

И озноб пробежал у меня по спине:

Из оклада иконы глядел на меня

Тот же старец, что только что жизнь мою спас.

Тут колени мои подкосились и я

Пред иконой упал и заплакал, молясь

О спасенье своём и о грешной душе.

Долго… долго молился. И вечер уже

Опускался над лесом, и крики кругом

Страшной бойни мне были уже не слышны.

К ночи выбрался я из горелой избы

И святую икону с собой прихватил.

Да в моей голове всё звучали слова:

«А потом ты отсюда к Ветлуге беги!»

Так попал я сюда и почти двадцать лет

Всё за души молюсь тех, кого загубил.

А икона так в келье моей и висит.

– Ты, Савватий, ещё расскажи и про то,

Как ты крест-то святой от грабителей спас, –

Подсказал инок Флавий, что рядом сидел.

– Нет, об этом уж, братья, не мне говорить. –

И монах замолчал, и глаза опустил.

– Ну, так я расскажу, – инок Флавий сказал,

Обратившись с улыбкой к сидевшим гостям. –