Ветра зимы

Теон Грейджой улыбнулся. «Они знают моё имя», – подумал он.

Покинутый (Эйрон I) [8]

В чреве китовом всегда царила полночь. Немые отняли у него плащ, обувь и набедренную повязку — вместо одежды узнику остались собственные волосы, цепи да парша на коже. Ноги ему окатывало соленой водой каждый раз, когда в темницу набегал прилив — она доходила узнику до промежности, чтобы отхлынуть, когда прилив уходил. Ноги распухли и размякли, став огромными и бесформенными, как окорока. Узник знал, что он в какой-то темнице, но понятия не имел, где она и сколько он здесь.

До этого узилища было другое, а между ними корабль — «Молчаливая». В ночь, когда его перевозили с места на место, узник увидел, как в черновинном море ухмыляется луна, похожая на Эурона. В темноте к узнику приплывали крысы — они кусали его во сне, заставляя кричать и метаться. В бороде и волосах кишмя кишели вши и черви — он чувствовал, как они ползают по волосам и как нестерпимо чешутся укусы. Цепи коротки — руку не поднимешь, не почешешься. Оковы, что держали его у стены, были старые, ржавые, они впивались в лодыжки и запястья. Когда нахлынувший прилив целовал их, в раны попадала соль, заставляя узника охать от боли.

Потом он забывался, и его поглощала темнота, а затем приходил сон: Урри и скрежет ржавых дверных петель. В этом сыром мирке если и бывал свет, то только от фонарей, с которыми приходили гости, да и то бывало так редко, что от света у узника начинали болеть глаза. Кто-то безымянный с неприязненным лицом приносил ему пищу: немного говядины, жесткой, как кровельная дранка, хлеб, кишащий долгоносиками, склизлую и вонючую рыбу. Эйрон Мокроголовый съедал все, что ему давали, и желал еще — впрочем, нередко бывало и так, что его тут же рвало обедом. Тот, кто носил ему пищу, был смуглокож, угрюм и нем. Язык ему вырвали, без сомнений — так поступал Эурон. Свет уходил вместе с немым, и вновь мир узника заполняла сырая тьма, пахнущая солью, плесенью и калом.

Иногда к нему приходил и сам Эурон. Мокроголовый просыпался от какого-то сна и видел, что над ним стоит брат с фонарем в руке. Однажды на борту «Молчаливой» тот повесил фонарь на брус и налил им обоим по чаше вина.

— Выпьем, брат, — сказал он.

Той ночью на Вороньем Глазе были рубаха из железных чешуек и плащ из кроваво-красного шелка. Нашлепка на глазу из красной кожи, губы синие.

— Почему я здесь? — прохрипел ему Эйрон Мокроголовый. Губы у него запеклись, голос осип. — Куда плывем?

— На юг. Воевать. Грабить. За драконами.

«Безумие».

— Мое место на островах.

— Твое место будет там, где я скажу. Я твой король.

— Чего ты от меня хочешь?

— А что у тебя есть такого, чего у меня раньше не было? — улыбнулся Эурон. — Я оставил острова старому Эрику Айронмейкеру, а верности ради отдал ему руку нашей милой Аши. Вот чего я тебе не позволю, так это проповедовать против моей власти — оттого и взял с собой.

— Отпусти меня. Так повелевает бог.

— Пей. Так повелевает король.

Вороний Глаз ухватил жреца за спутанные черные волосы, оттянул ему голову назад и приставил к губам винную чашу — но то, что текло Эйрону в глотку, не было вином. Это что-то было густыми и вязким, со вкусом, который, казалось, менялся с каждым глотком: то оно горькое, то кислое, то сладкое. Когда Эйрон попытался сплюнуть, брат прихватил его покрепче и влил в горло еще больше жидкости.

— Пей, жрец. Глотай. Вино колдунов слаще вашей морской воды, в нем больше истины, чем во всех богах на свете.

— Будь ты проклят, — сказал Мокроголовый, когда чаша опустела.

Жидкость стекала к него по подбородку и в длинную бороду.

— Кабы я оставлял себе каждый проклинавший меня язык — хватило бы языков на плащ.

Эйрон Мокроголовый отхаркнулся и плюнул. Плевок угодил брату в щеку и повис там — сине-черный, блестящий. Вороний Глаз смахнул его с лица указательным пальцем, а затем облизнул палец дочиста.

— Твой бог тебя простит за сегодняшнее. Какой-нибудь бог, по крайней мере.

А потом Мокроголовый спал, обвиснув на цепях, и слышался ему скрип ржавых петель.

— Урри, — вскрикнул он.

«Нет здесь ни петель, ни двери, ни Урри». Брат его Урригон давно мертв — нет, вот же он, стоит рядом. Одна рука почернела и распухла, кишит червями, но это все еще Урри. Все еще мальчик, не старше, чем в день смерти.

— Знаешь, что ждет тебя на дне морском, брат?

— Утонувший Бог, — сказал Мокроголовый, — в подводных чертогах.

Урри покачал головой.

— Черви. Тебя ждут черви, Эйрон.

Он засмеялся, и кожа поползла с лица, и жрец увидел, что это не Урри улыбается ему, а глаз Эурона — второй, спрятанный. Вот он, открыл всему миру глаз, налитый кровью, темный и страшный; весь в чешуе с головы до пят, черной, как оникс; восседает на груде обугленных черепов, у ног пляшут карлики, а позади горит лес.

— Кровавая звезда возвещает конец всему, — объявил он Эйрону Мокроголовому. — Наступают последние дни, когда мир будет сокрушен и переделан, и из могил и гробниц родится новый бог.

Затем Эурон поднял большой рог к губам и подул, и драконы, кракены и сфинксы пришли на его зов и склонялись перед ним.