Ветра зимы

— Склонись передо мной, брат, — велел Вороний Глаз. — Я твой король. Я твой бог. Склонись передо мной, и я подниму тебя и сделаю своим жрецом.

— Никогда. Ни один безбожник не может сидеть на Морском Троне.

— Да зачем мне этот черный булыжник? Приглядись снова, брат, смотри, на чем я сижу.

Эйрон Мокроголовый присмотрелся: груды черепов не стало. Теперь под Вороньим Глазом был металл. Огромное высокое сиденье из бритвенно острых шипов, лезвий, сломанных мечей, со всех капала кровь.

На самые длинные были наколоты трупы богов. Там была Дева, и Отец, и Мать, и Воин, и Старица, и Кузнец, и даже Неведомый. Они висели бок о бок со всевозможными странными, чужими богами: Великим Пастырем и Черным Козлом, трехглавым Триосом и бледным отроком Баккалоном, Владыкой Света и богом бабочек Наата, и среди них — Утонувший Бог, весь распухший, зеленый, наполовину объеденный крабами, гниющий вместе со всеми остальными, и морская вода капала у него с волос.

Потом Эурон Вороний Глаз снова рассмеялся, и жрец с криком проснулся в утробе «Молчаливой», чувствуя, как моча бежит у него по ноге. «Это был всего лишь сон, видение, порожденное гнусным черным вином».

Вече, где выбирали короля, было последним, что Мокроголовый помнил ясно. Когда капитаны подняли Эурона на плечи, чтобы провозгласить своим королем, жрец ускользнул от них, чтобы найти другого своего брата — Виктариона.

— Кощунства Эурона навлекут на нас всех гнев Утонувшего Бога, — предупреждал он.

Виктарион уперся: мол, это бог возвысил их брата, пусть бог его и низложит.

«Он действовать не будет, — понял жрец. — Действовать должен я».

Вече выбрало Вороньего Глаза королем, но вече состоит из людей, а люди слабы и глупы, падки на золото и ложь. «Я призвал их сюда, к Костям Нагги, в чертог Серого Короля, я собрал их всех вместе, чтобы выбрать короляправедника, но в своем пьяном безумии они согрешили». Теперь он должен уничтожить то, что породил.

— Капитаны и короли провозгласили Эурона королем, но простой народ его свергнет, — пообещал он Виктариону. — Я пойду на Большой Вик, на Харлоу, на Оркмонт, на сам Пайк. В каждом городе и деревне будут услышаны мои слова. Ни один безбожник не может сидеть на Морском Троне.

Расставшись с братом, он искал утешения в море. Несколько старых утопленников захотели следовать за ним, но Эйрон несколькими резкими словами отправил их восвояси. Ему не нужно было ничье общество, кроме бога. На берегу, где на каменистом песке лежали вытащенные на сушу ладьи, он увидел, как черные соленые волны бушуют в белой пене и как разбиваются о щербатую скалу, наполовину погребенную в песке. Вода оказалась ледяной, когда он спустился в море, но Эйрон не вздрогнул от ласк своего бога. Волны накатывались ему на грудь одна за другой, заставляли шататься его, но он шел глубже и глубже, пока водяные стены не начали биться ему о макушку. Вкус соли на губах был слаще любого вина. Он уходил в море, а с берега к нему докатывался дальний гул победных песнопений. Он слышал слабый скрип ладей, оседающих на пляже. Он слышал вой ветра в снастях, грохот волн, барабанный бой богов, призывающих его на битву.

И тогда Утонувший Бог вновь воззвал к нему из морской пучины:

— Эйрон, мой добрый, верный раб, скажи всем железнорожденным, что Вороний Глаз не настоящий король. Морской Трон по праву должен занять…

должен занять… должен занять…

«Не Виктарион». Виктарион предложил себя капитанам, и они отвергли его.

«Не Аша». В глубине души Эйрон всегда любил ее больше всех других детей брата Бейлона. Утонувший Бог благословил ее душой воина и проклял женским естеством. Никогда женщины не правили Железными островами.

«Не надо было ей самой заявлять права на трон, надо было выступить за Виктариона, присоединить к нему своих собственных сторонников».

А ведь еще не поздно, думал Эйрон, съежившись в море. Если Виктарион возьмет Ашу в жены, они смогут править вместе: король и королева. В древние времена на каждом острове было два короля: соленый и каменный.

«Пусть вернется старый закон».

Эйрон Мокроголовый вышел на берег, исполнившись ярой решимости. Он свергнет Эурона, и не мечом или топором, но силой своей веры. Он легко ступал среди камней, и волосы, черные и мокрые, липли к щекам; жрец откинул их назад с глаз, и вот тут-то его и схватили. Немые следили за ним, ждали, крались по следам, по песку и морским брызгам. Ему зажали рот рукой, а затем что-то твердое врезалось в затылок.

В следующий раз, когда Мокроголовый открыл глаза, он был в цепях и в темноте. Потом пришел жар, и вкус крови во рту, когда Эйрон метался в цепях глубоко в утробе «Молчаливой». Более слабый человек пал бы духом, но Эйрон Мокроголовый молился. Он молился, просыпаясь и отходя ко сну, даже в лихорадочном бреду продолжал молиться. «Мой бог испытывает меня. Я должен быть сильным. Я должен быть верным».