Ветра зимы

Однажды — в другой темнице, что была перед этой — вместо немого слуги пищу ему принесла женщина. Молодая, пышногрудая, красивая, в роскошных одеждах, как леди из зеленых земель. В свете фонаря она показалась Эйрону самым прекрасным зрелищем, которое он когда-либо видел.

— Женщина, — сказал он. — Я божий человек. Вот мой приказ: освободи меня.

— Ах, нельзя, — ответила она. — Но я принесла вам поесть. Кашу с медом.

Она поставила миску на стул рядом и начала кормить узника с ложечки.

— Что это за место? — спросил он, когда рот был свободен от ложки.

— Замок моего лорда-отца на Дубовом Щите.

«Щитовые острова. Тысяча лиг от дома».

— А ты кто такая, дитя?

— Фалия Флауэрс. Внебрачная дочь лорда Хьюэтта. Будущая соленая жена короля Эурона. Родней будем.

Эйрон Мокроголовый поднял на нее глаза, запекшиеся губы запачкались влажной кашей.

— Женщина, — цепи зазвенели, когда он пошевелился. — Беги от него. Он будет тебя мучить. Он тебя убьет.

Гостья засмеялась.

— Глупости! Ничего он такого не сделает. Я его любимая, его леди. Он дарит мне подарки. Столько подарков — шелка, меха и драгоценности. «Тряпки и камни», как он их называет.

«Вороний Глаз не видит проку в таких вещах». Вот одна из особенностей, которые привлекают людей ему на службу. Большинство капитанов забирает себе львиную долю любой добычи, но Эурон не брал для себя почти ничего.

— Он дарит мне любое платье, какое хочу, — радостно трещала девушка. — Мои сестры раньше заставляли меня прислуживать им за столом, а Эурон заставил их самих прислуживать всему залу — голыми. Зачем ему это делать, кроме как из любви ко мне? — она положила руку себе на живот и погладила по ткани платья. — Я подарю ему сыновей. Много сыновей.

— Есть у него уже сыновья. Бастарды и выродки, как сам Эурон говорит.

— Мои сыновья поплывут впереди них — он сам поклялся вашим Утонувшим Богом.

Эйрон оплакивал ее. «Кровавыми слезами», подумал он.

— Я хочу, чтобы ты передала весть моему брату. Не Эурону, а Виктариону, лорду-капитану Железного флота. Знаешь, о ком я?

Фалия отступила на шаг.

— Да, — сказала она. — Только я не смогу передать ему весть, его здесь нет.

Нет. Вот самый жестокий удар.

— Куда же он делся?

— Отплыл на восток, — сказала девушка, — Со всеми своими кораблями. Он привезет в Вестерос драконов. Я буду Эурону соленой женой, но у моего любимого должна быть и каменная жена — королева, чтобы править Вестеросом с ним вместе. Говорят, она самая красивая женщина в мире, и у нее есть драконы. Мы с ней будем близки как сестры.

Эйрон Мокроголовый едва-едва слышал ее. «Виктарион отплыл на восток и сейчас за семью морями — или вовсе мертв». Конечно, Утонувший бог испытывает его. «Вот и урок: не полагаться на людей — сейчас меня может спасти только моя вера».

В ту ночь, когда в темницу нахлынул прилив, узник молился, чтобы вода за ночь поднялась настолько, чтобы положить конец его мучениям. «Я был твоим преданным, верным слугой, — говорил он богу, накренившись в своих цепях. — Вырви меня из рук брата, забери к себе в пучину, посади к себе за стол».

Избавление так и не пришло — пришли немые, которые вынули его из кандалов и протащили по длинной каменной лестнице туда, где в холодном черном море стояла «Молчаливая». А несколько дней спустя, когда ее борта содрогались в объятиях налетевшей бури, Вороний Глаз вновь спустился к узнику с фонарем в руке. На этот раз в другой руке у него был кинжал.

— Все молишься, жрец? Бог тебя оставил.

— Неправда.

— Это я научил тебя молиться, братец, забыл? Я заглядывал к вам в спальню по ночам, когда выпивал лишнего. Вы с Урригоном спали в одних покоях, высоко в Морской башне. Я еще из-за двери слышал, как ты молишься.

Всегда было любопытно, о чем: просишь ли ты бога, чтобы я выбрал тебя, или чтобы прошел мимо?

Эурон прижал нож к горлу Эйрона.

— Молись мне. Умоляй, чтобы я прекратил твои страдания, и я так и сделаю.

— Даже ты не посмел бы, — сказал Мокроголовый. — Я твой брат. Никто так не проклят богом, как братоубийца.

— И все же на мне корона, а на тебе кандалы. Как же твой Утонувший Бог дал мне убить троих братьев?

Эйрон только и мог, что таращиться на него.

— Троих?

— Ну, если считать и единокровных тоже. Помнишь малыша Робина?

Бедняжка. Помнишь, какая у него была большая голова, какая мягкая? Все, что он мог делать — хныкать и ходить под себя. Он был моим вторым.

Первым был Харлон. Достаточно было зажать ему нос и подержать. Из-за серой хвори рот у него закаменел, так что и кричать он не мог. Помню, как у Харлона горели глаза, когда он умирал. Он проклял меня — взглядом. Когда из Харлона вышла вся жизнь, я вышел к морю, помочился в воду и позвал бога — пусть он меня покарает. Никто меня не покарал. А третьим был Бейлон, но ты это и сам знаешь. Сам я этого сделать не мог, но это моя рука столкнула его с моста.

Вороний Глаз чуть придавил кинжал к коже, и Эйрон почувствовал, как по шее у него течет кровь.

— Раз уж твой Утонувший Бог не покарал меня за убийство трех братьев, станет ли он утруждать себя ради четвертого? Потому что ты его жрец?

Он отступил на шаг и убрал кинжал.