Ветроум. Странное, страшное, смешное в повседневной жизни русской провинции XVIII – начала XX века

«Его преосвященству преосвященнейшему Елпидифору, епископу Вятскому и Слободскому и кавалеру

города Котельнича Николаевской церкви дьячка Николая Замятина

покорнейшее прошение.

Сего 1851 года сентября 19 дня был я приглашен с прочими на поминки, где выпил по убедительной просьбе хозяина водки, от чего пришел несколько в опьянелое состояние, пришел к вечерни и после оной стал гасить свечи в олтаре и в конце пономарских дверей, запнувшись за плиту, шатавшуюся и не плотно лежавшую, сподкнулся и присек губу, от чего и оказались едва приметные две капли крови. <…>

Но как сей случай нечаянности произошел единственно от поврежденной плиты, и мог быть совершенно с трезвым, но за всем тем поступок этот против должности и благоповедения угрызает мою совесть; тем более что я в продолжении всей двенадцатилетней службы не подвергал себя формальному суду, и притом относительно семейства моего, в коем я имею, кроме жены своей и дочери, пропитываю отца своего священника, одержимого падучею болезнию, мать и трех возрастных сестер; то на основании 165 пункта ВЫСОЧАЙШЕ утвержденного Устава духовных консисторий[228] прошу покорнейше как отца и покровителя бедным и несчастным, без формального судебного производства, своим архипастырским судом осудить меня по ВАШЕМУ отеческому благоусмотрению для очищения моей совести.

К сему прошению

дьячек Николай Замятин подписуюсь.

Октября 3 дня 1851 года»[229].

Замятин просил епископа осудить его «без формального судебного производства, своим архипастырским судом». В чём разница? Он апеллировал не к бездушному закону, а к личности – «отцу» родному, который строг, но милостив? Может, и так. Но главное: официально проведённое разбирательство и затем церковный суд наверняка оставили бы весомые, неизгладимые следы в анкетах и послужных списках. В клировых ведомостях – ежегодных отчётах приходского клира перед церковным начальством – непременно указывались награды и наказания каждого священно– и церковнослужителя. Взыскания, определявшиеся без суда, а только по распоряжению начальства, не должны были отражаться в клировых ведомостях. Да и при начале какого-нибудь допроса под протокол, когда устанавливали личность, от человека требовали ответа, был ли он когда-либо судим и наказан. Впоследствии об этом придётся заявлять и несчастному Замятину. Покуда же он мог смело писать назначенному по его делу следователю, что «судим и штрафован не бывал».

Соображения дьячка Замятина

Итак, Вятская духовная консистория поручила разобраться с этим делом Орловскому духовному правлению. Там назначили следователем священника Петра Катаева. Он ознакомился с копиями уже имевшихся донесений. А чтобы прояснить некоторые обстоятельства, направил уточняющие вопросы в письменном виде самому Замятину и его коллегам – доносителям и свидетелям.

Стало известно, что в злополучный день 19 сентября в доме молоденького пономаря Ивана Пономарёва и его матери, просфорницы Матроны, проходил поминальный обед по хозяину – отцу Ивана. Покойный был причетником Николаевской церкви Котельнича, а его сын стал служить в Предтеченской. На обед пригласили людей из двух этих церквей. Священников там не было вовсе, а дьякон только один. Собрался народец поплоше – дьячки да пономари. Священнослужителям, видать, не по чину было бы в дом к просвирне заявиться, бок о бок с мелюзгой сидеть. Дореволюционная Россия – страна сословная, и каждое местное сообщество выстраивалось по ранжиру, в том числе и котельничская «поповка».