Ветроум. Странное, страшное, смешное в повседневной жизни русской провинции XVIII – начала XX века

Стало быть, благодаря рвению бдительного дьячка Замятина, вскрылось множество нелицеприятных подробностей. Коллеги-то у него каковы: сами выпивают и на него доносят! А один так назюзюкался, что к вечерне и вовсе не явился. И тому всё сошло с рук! Это оттого, что священник его грешки покрывает. И вообще: иереи прихожан разделить меж собою по справедливости не могут, в святом алтаре чуть ли не заседания устраивают. Церковным сторожем состоит не тот, кто подряжался, а брат его! Сам же Замятин – любо-дорого посмотреть: скромен, учён, принципиален. Службу знает – не то, что некоторые невежды.

Отчего же епархиальное начальство не оценило эти заявления?..

Особняк Якова Прозорова («Красный замок»). Вятка (Киров). Начало 1 870-х годов. Белый камень, использованный для резных украшений фасада, – опока

Фотография автора

Расследование священника Катаева

Следователь Пётр Катаев расспрашивал не только Замятина. Свидетелям по делу он предлагал припомнить и уточить детали происшествия, если, конечно, они всё ещё остаются на своих первоначальных показаниях. У священника Павла Феофилактова и дьякона Василия Ивановского он выяснял, трезвы ли были прочие служители в тот вечер. Ведь некоторые из причетников тоже выпивали на поминках вместе с Замятиным. Священник и дьякон отвечали, что, по их замечанию, весь причт был трезв. Это подтверждал и сторож Николай Селезенев[237].

Кстати, направляя отдельные запросы священнику Феофилактову, дьякону Ивановскому, дьякону Ивану Огневу, Катаев величал их на «вы», а свидетелям-дьячкам, как и дьячку Замятину, «тыкал». Каждый церковный сверчок знал свой шесток. Да и чужой тоже.

Василий Ивановский заявил следователю: «Причетник Замятин по женской линии мне будет двоюродный брат; с ним я никаких ни словесных, ни письменных дел не имел и не имею, а доносил на оного Замятина по долгу уважения своего и безо всяких подговорок с чей-либо стороны»[238]. Слово «уважение» в официальной речи той эпохи означало «внимание», и «принимать во уважение» какое-либо обстоятельство значило: «принимать во внимание». Видимо, Ивановский имел в виду «уважение» своего звания – священнослужительского, дьяконского. Доносил по долгу службы. А что они родня, так в тогдашней России церковное служение – дело обычно наследственное. Поступая в белое духовенство, парни-бурсаки женились на поповских и дьяконских дочках. Замятин сам – сын священника, да и по женской линии он в родстве с дьяконом.

Сторож Николай Селезенев, который, по словам Замятина, служил «просто за брата», был 16-летним парнишкой. Вообще-то в сторожах при этой церкви числился его брат Андрей, но в тот день, дескать, он приболел, так что вместо него вышел Николай[239]. Интересно, что, как и в иных подобных случаях, именно сторож должен был выполнять всякую чёрную работу, которой даже дьячки гнушались. Вот и тогда замывать пол в алтаре пришлось сторожу.

Начальство осталось не слишком довольно работой следователя – священника Катаева: тот выспросил не всё. И количество выпитого на поминальном обеде не установил! Забавно, но власти, кажется, искренне верили, что спустя много недель можно-таки выяснить (доносами, свидетельскими показаниями, признаниями, очными ставками), кто сколько чего употребил и как именно себя потом вёл: шествовал или поспешал, рассуждал или покрикивал, теноробасом пел или дискантом. Катаеву пеняли, что он не озаботился очной ставкой, чтоб разрешить этакое противоречие: все, кто был на поминках, признавались, будто пили там по четыре рюмки (как пономарь Иван Попов, который и вправду не явился после этого к вечерне, однако уверял, что был трезв), а один объявил, что выпили рюмок пять-шесть. Так четыре или пять?!

О переосвящении церковного здания в архивном деле подробностей нет. Однако без такого обряда обойтись не могло. Как сообщал епископу благочинный, сразу же после случившегося «совершение литургии в том храме, до получения от Вашего преосвященства разрешения, остановлено». Его преосвященство, как обычно, повелел «учинить очищение с молитвою». В документе от 15 ноября 1851 года между делом сказано: «…Те места, кои были окровавлены причетником Замятиным, были освящены с молебствием, по чиноположению, в последних числах октября сего года»[240].

Наказание дьячка Замятина