«1. Я от дня своего рождения имею 27 лет, судим и штрафован не бывал.
2. При приходской своей церкви прохожу настоящую свою должность тринадцатый год, и во время прохождения оной с октября 1843 до 1 октября 1851 года занимаюсь в поселянском училище помощником у наставников частным, в чем имею ссылку на г[осподина] смотрителя училища Бажина и священника Михаила Наумова; мог бы я сослаться и на прочих, но из наставников один – священник Алексей Верещагин отправился в Академию, другой – студент богословия Михаил Куртиев помер, впрочем за их время служения удостоверит о прохождении моей должности тот же смотритель Бажин, естли бы я был худой нравственности, то никогда бы меня не допустили до обучения детей поселянских[231]
.3. Признаюсь чистосердечно, что я сентября 19 дня сего 1851 г. у вечернего пения был навеселе от употребления мною до четырех рюмок вина[232]
вместе с доносителями – причетниками Анцыгиным и Поповым в доме причетника Пономарева на поминках, по усильной просьбе матери его Матроны. Впрочем, за исправлением вечерни “Господи, помилуй” и прочее пел обыкновенным своим голосом благопристойно. А может быть, разногласное и несогласное пение священнику Феофилактову показалось от того, что пившие вино прочие причетники со мною на поминках более меня были, подобно мне, в опьянении, и донос причта не может быть во всех отношениях вероятен, потому что причетник Попов за нетрезвостию вовсе не был у вечерни, а пришел к оной уже после окончания за повечерием[233], чего и сам Попов не может отрицать. По окончании вечерни я входил в олтарь благопристойно с подобающею честию ко храму Господню, но когда по приходе в оный олтарь священником Феофилактовым были предложены три указа для подписа, то я говорил скромно, во-первых, о том, что не уместна подписка без настоятеля, впрочем, исполняя волю чередного священника Феофилактова, я хотел подписаться под всеми, но, неизвестно почему, мне, кроме одного указа, не дали подписаться. Из предложенных указов я в олтаре по приказанию священника подписался под одним указом тем самым почерком, которым обыкновенно пишу, почему для оправдания невинности, если благоугодно будет начальству, прошу вытребовать к делу оригинал от благочинного, отца протоиерея Георгия. О выходе мне из олтаря и выведении меня причетниками священник Феофилактов не говорил.4. После подписа указов, когда священник Феофилактов и дьякон Ивановский и дьячек Веснин ушли из церкви, я за Анцыгиным не гнался, а как будучи очередный причетник, намерен был осмотреть олтарь – не осталось ли в оном горящих свечь без погашения, между прочим и пошел из холодняго храма в олтарь того же храма для осмотру, запнулся за опочную плиту, немного выдавшуюся[234]
и находящуюся за левым клиросом близ киота с иконой стоящей, и, споткнувшись, упал чрез две ступеньки прямо в пономарские северные двери олтаря холодняго храма на опочный пол и присек себе губу до крови, от чего оказались едва приметные две капли крови, которые тогда же были по приказанию моему и причетника Попова сторожем Селезеневым притерты сырою тряпкою, и эти пятна на опоке были в самом дальнем разстоянии от престола. И когда я от упа-дения ненамеренного отшиб себе грудь так, что потрясло всю мою внутренность, едва встав сам с места, сказал сторожу Николаю Селезеневу о затеретии пятен, не входя во внутренность олтаря, возвратился из оного на паперть, лег на лавку, по объясненой причине не мог идти домой. В сие время причетник Попов, признав меня пьяным, будучи сам не трезв, ходил для объявления священнику Феофилактову, а сей довел до сведения благочинного протоиерея Георгия, который меня тогда же и свидетельствовал, даже и те места, где были пятна крови от присечения моей губы о пол. А когда немного тягость отошла от груди, то я, встав с места, ушел домой. По приходе к утрени, т. е. 20 сентября сего года, хотя просил у священника Феофилактова прощения, но он, не сотворив мне милости, донес начальству, умолчав о том, что причетник Попов не был у вечерни, а пришел к оной за повечерием. Из небытия Попова у вечерни видно, что он оклеветывает меня в неблагопристойном пении несправедливо, равно и прочая братия, а единственно из угодности к священнику Феофилактову и личным неприязням по случаю неправильного разделения прихожан между нашими причтами.5. А что были причетники Веснин, Анцыгин и Попов со мною у причетника Пономарева и пили довольно вина, не могут и сами отрицать. В случае их запирательства ссылаюсь на бывших у Пономарева людей: дьякона Ивана Огнева и причетника Кира Суворова, кои могут показать, кто сколько из нас пил и как угощался вином. Я в сем случае мог бы сослаться и на причетника Пономарева и матерь его Матрону, но как Пономарев, угощая нас, по-видимому, от усердия, сделался донощиком, а может быть, из угождения к священнику, как незнающий церковного круга и без стихорного[235]
, дабы не могли сделать Пономареву стеснения, то я его с материю Матроною в свидетельство принять не могу. А сторожа Селезенева, не по приговору находящегося при церкви, а просто за брата служащего, хотя и не следовало бы принять во свидетели о произшествии церковном, но, полагаясь во всем на христианскую совесть, спросить за присягою, за неимением свидетелей, допускаю.6. Но как сей случай, т. е. упадение мое в церкви, произошел от неосторожности моей и от неплотно лежащей опочной плиты, о которую я запнулся, что утверждает и братия, мог быть и с трезвым, то приемлю смелость просить и прошу у епархиального начальства благоснисхождения в моей вине, приняв во уважение многочисленное мое семейство и то, что я ранее сего под судом и в штрафах не был и проходил частную должность помощника в поселянском училище у многих наставников и многие годы и пил вино у Пономарева равно с братиею, кои тоже, за выпитием излишнего вина, вовсе равно как и я, не должны были входить во Святая Святых, где не должно быть производимо подписание указов, во избежание могущих последовать и последовавших чрез вовлечение происшествий.
К сему показанию города Котельнича Николаевской церкви дьячек Николай Замятин руку приложил»[236]
.