Ветроум. Странное, страшное, смешное в повседневной жизни русской провинции XVIII – начала XX века

Её заглавие несколько шире содержания. Автор не ставил своей целью подробно и всесторонне рассмотреть традиционные обряды и верования удмуртов. Ведь написана эта книжка была в связи с печально известным Мултанским делом.

Зверское преступление

Когда 5 мая 1892 года неподалёку от Старого Мултана нашли обезображенный труп русского нищего Конона Матюнина, то сразу всплыли прежние слухи о таинственных языческих обрядах. К примеру, в 1850 году чиновники из Сарапульского уезда сообщали, будто вотяки приносят тайные жертвы в своих капищах, причём свидетелей этому нет, и что именно там делается, неизвестно. А из Нолинского уезда доносили, в общем, о том же: вотяки, хоть и крещёные, скрытно приносят жертвы, а в чём суть их языческих обрядов, узнать нельзя[369]. Короче говоря, с потаёнными ритуалами этих полуязычников ничего не ясно, но подозревать можно всякое…

В 1892 году власти занялись зверским убийством всерьёз. Подозрение пало на местных вотяков. Правда, жители Старого Мултана и соседних деревень – удмурты и тем более русские – числились православными. Но все те, которые готовы были поверить в виновность вотяков, допускали, что крещение вятских инородцев было формальным, и они втайне продолжали следовать неким древним, кровавым языческим обрядам.

В те самые весенние и летние дни 1892 года, когда после обнаружения обезглавленного, изуродованного трупа набирало обороты Мултанское дело, тамошние священники с благочинным, а затем члены епархиальной консистории разбирались с иным делом. Двое мужиков расположенной поблизости от Старого Мултана деревни Удугучин решили объявить купленную «у живописца в селе Мултан» икону Космы и Дамиана чудесно явленной, надеясь этим привлечь православных паломников и получить средства для строительства церкви[370]. Церковь в Удугучине стали возводить как раз в мае 1892 года. Как бы то ни было, но строительство нового храма и заинтересованность местных жителей указывают на то, что эта местность отнюдь не была дремучим краем, где по старинке практиковались бы кровавые обряды.

Александро-Невский собор. Вятка. Середина XIX века

Следственные действия и судебные разбирательства шли с 1892 по 1896 год. На двух судебных процессах (в 1894 году в Малмыже и в 1895 году в Елабуге) семеро из десяти мултанских удмуртов были признаны виновными в убийстве. Эти приговоры отменялись Сенатом из-за явных нарушений процедуры. А третий процесс (в 1896 году в Мамадыше) завершился оправданием подсудимых[371].

Мултанское дело взбудоражило русское образованное общество. Казалось невероятным, чтобы в просвещённом XIX веке в европейской части страны, где уже веками действовала Церковь, поддерживаемая всей мощью государства, могли сохраняться человеческие жертвоприношения. К тому же многие не слишком различали человеческие жертвоприношения и ритуальный каннибализм. Люди принимались обсуждать принесение в жертву человека и тут же сворачивали на некие обряды пожирания человеческой плоти. Ужас, отвращение, стыд…

На трёх судебных процессах разбирались не только криминалистические подробности, но также вопросы этнографии, мифологии, фольклора удмуртов. Некоторые учёные полагали, будто в их фольклоре и мифологии содержатся недвусмысленные указания на приемлемость принесения человеческих жертв (в исключительных обстоятельствах), причём не только в далёком прошлом. Среди них оказался крупнейший знаток финно-угорских народов России, профессор Казанского университета Иван Николаевич Смирнов (1856–1904).

Когда Блинов писал свою книгу, исход дела был неясен. Блинов в принципе допускал: у удмуртов, даже в самом недавнем прошлом, существовали-таки человеческие жертвоприношения. Он склонялся к мысли, что изуродование трупа могло быть следствием ритуального убийства.

На обложке и на титульном листе книги, рядом с обозначением автора: «Свящ. Николай Блинов» – отмечены его научные заслуги: «действительный член Императорского Русского географического общества, почётный член Нижегородского и действительный член Вятского статистических комитетов». Очевидно, Блинову было важно сразу же заявить о себе не только как о способном к морализаторству носителе духовного сана, но и как о настоящем, строгом учёном, который умеет собирать и рационально оценивать доказательства того или иного выдвигаемого положения. В своих воспоминаниях он признавался, что придавал этой книге большое значение[372].

В Академию наук для премирования

В петербургской Библиотеке Академии наук, где я как-то раз заказал книгу Блинова, мне принесли экземпляр, на титульном листе которого значился автограф: «В Императорскую Академию Наук. Почтительнейшее приношение, на рассмотрение, и если труд достоин – премирования. От Николая Блинова священника в городе Орлове Вятской губернии. 1898 г. Ноября 2 ч[исла]»[373].